В маленькой, возникшей за ночь луже отражался точно такой же маленький клочок необыкновенно голубого неба, как и она сама. И потому она, как маленькая девочка в небесно-голубом платьице, очарованная своим нарядом, боясь шевельнуться, замерла, любуясь собой, забыв обо всём на свете. Забыв?! Да она ещё просто ничего не знала, всё было впервые, всё занимало и беспокоило её. Она лежала у крыльца, как маленькое зеркальце и, к сожалению видеть могла лишь то, что доступно маленькому зеркальцу. И ведь никто не мог рассказать ей об этом, а это было так очевидно... Когда проплывающие мимо пушистые белые облака, как пелена, заслоняли собой небо над ней, она таращила глаза и не понимала, что происходит. Когда нахохлившиеся шустрые воробьи заглядывали в неё, чтобы поглядеть на себя, она кокетливо отводила глаза в сторону, решив, что она им нравилась. И совсем потеряла голову, когда рядом, как профессор в строгом чёрно-белом наряде, прошла важная сорока. Лужа уже жила этими сменяющимися картинками, они приносили ей радость, и в этом удивительном многообразии бытовых сюжетов она нашла своё счастье, если бы не ветер... Ветер — ни о чём не подозревающий, стремительно, как опаздывающий по каким-то делам прохожий — наступил своими босыми пятками на её такое тонкое, нежное, разглаженное небесно-голубое платьице: в тот экран жизни, в котором купались все её впечатления, восторги, заблуждения и мечты... И ей даже показалось, что он уже сорвал и намерен унести неизвестно куда то единственное, что у неё было, то, чем она уже дорожила.

Состояние, охватившее её, такую маленькую, беспомощную и, может быть, даже никому ненужную, было — не передать! Как помехи на телеэкране, после ошарашившей её темноты, острая напружиненная рябь уступала место мягкой волнистости, где всё равно отражался тот же клочок маленького, необыкновенно голубого неба — и ничего больше.

Так в комнатах смеха для детворы, а иногда и для взрослых — изогнутые по-разному «волшебные» зеркала отражают то, что есть в действительности, совсем не так, как бы нам этого хотелось, а иногда смешно, иногда неузнаваемо, чаще уродливо и грустно. Но, опять же, лужа об этом ничего не знала, а просто потеряв ориентиры, как почву под ногами, она искала хоть что-нибудь, за что можно было ухватиться, чтобы остановить то непонятное, что с головокружительной скоростью пожирало её. Впервые лужа подумала о том, что волноваться — это терять контроль над собой, а это значит, что не так, как это есть на самом деле — видеть окружающий её мир. И, конечно, она решила постараться избегать ненужных волнений, слишком отчётливо помня своё недавнее смятение и страх. Но это первое волнение, неким образом всколыхнув, просветило её. Появилась мысль, которую она ещё боялась, но та существовала и уже парила где-то рядом с лужей, совсем не желая расставаться с ней. Мысль тяжёлая и необъятная, мысль, таящая в себе нечто необыкновенное: «А что там дальше? Там, где обрывается моя поверхность, там, где есть что-то, что на мне не отражается?» Она гнала от себя эти тревожные для неё раздумия. Она боялась, такая маленькая, касаться того, что ей не станет понятным, она не хотела этого, но возвращалась и возвращалась мысленно опять и опять и ничего не могла с собой поделать. И обрадовалась, когда в неё вновь заглянуло облако, и даже не заметила или не обратила внимания на то, что оно не белое, как прежде, а темное и чуточку грустное. И растерялась совсем, когда сверху крупными горошинами в каком-то невообразимом веселье затарабанили капли, по сути, родного ей, тёплого дождя.

Как душ Шарко, устроенный самой Природой, божественно, легко и свободно устранял он мерным ровным постукиванием капелек возникшие тревоги и неоправданные страхи, и ведь что-то происходило уже независимо от её чувствований... Колеблющееся, уравновешенное шевеление всего, чем она обладала внутри и снаружи разрывалось на части и вновь соединялось, непонятно зачем и почему. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.

Придя в себя, лужа вдруг обнаружила перемены, которые в ней произошли. Она выросла! Её поверхность стала вмещать гораздо больше неба, чем это было до дождя. Дождь, падающий сверху, наполнил её, и увеличилась не только поверхность видения, но и мысли стали гораздо взрослее по своему содержанию, к чему ещё нужно было привыкнуть. Дождевые капли, упавшие с неба, растворились в ней, стали частью её, значит, небо... «Моя мама!» — хотелось сказать луже. Но лужи не умеют говорить, и она промолчала. Это было самое большое из того, что ей удалось узнать. Это было самое важное. Это было главное!

Первый день её жизни на земле стал меркнуть, тускнеть. Приближался вечер, и луже стало ясно то, что её решили запеленать. Мама–небо ухаживает за ней, укутывая в тёмный бархатный покой большого и мягкого покрывала, как любимого ребёнка. Она действительно устала от впечатлений и мыслей первого дня жизни и незаметно для себя провалилась куда-то, не задумываясь и забыв обо всём на свете. Её не смогли разбудить даже звёзды, которые, как дыры в театральном занавесе, пучками света, похожими на белые лилии, заглядывали в неё. Она улыбалась... во сне. Что-то из увиденного за день сказочным мультиком прокручивалось для неё и в ней без загадок и вопросов, в той красоте её понимания, где сложное и непонятное превращалось в простое и незамысловатое, в привычное до доброты.

А разбудило её утро нового наступающего второго дня её жизни. Из воспоминаний первого дня в ней родились значения, которые ей были понятны и дороги. Жизнь — это непрекращающееся никогда любопытство, новое, что напрашивается само, выстраиваясь в нечто, требующее обязательного продолжения... не повторяясь и не подражая прежнему. Если бы она умела рисовать, писать стихи или хотя бы записывать свои очень важные впечатления и мысли!.. Ведь яркость пережитого стирается и блекнет, и даже то, что было ещё только вчера, может потерять всю сочность и привлекательность.

Жизнь — это пристальное всматривание в самого себя, попытка разглядеть то, что существует за — над тем, что уже набило оскомину. И, быть может, желая выйти из себя, каким-то образом и приходится примерять на себя то, что попадает в поле нашего зрения.

«Если я, лужа — это тысячи капелек, а капельки живут на небе? Небо — мой дом! Но почему я ничего не помню и не знаю о том времени, когда была на небе?! Стремительный полёт капельки на землю был стёрт в памяти вместе с прошлым... прошлой жизнью или был записан на иных, неземных скоростях и эту запись невозможно воспроизвести в нашем нынешнем состоянии, оно разительно отличается от того, что можно было бы назвать рождением или появлением на свет, на этот свет и оно — величайшая тайна.

Но нетерпенье распирало лужу, она уже постоянно думала об этом, обсуждая всякое новое событие или явление, приспосабливая его толкование по пути к разгадыванию того, что было за понятием... тайн. Прошёл ещё один день.

А ближе к ночи, когда всё вокруг, опутанное дремотой, стало растворяться во тьме, в лужу, уже чуточку уверенную в себе... заглянула Луна. Такого обилия света Луна не ожидала... В замешательстве, наполняясь светом, она вдруг почувствовала, что притягивается, как к магниту с нарастающим напряжением, навстречу к этой, очаровавшей её своим великолепием, царствующей богини Ночи. Сделавшись выпуклой, как чей-то чужой незнакомый холодный глаз, в котором нашли себе место и Луна, и огромное количество звёзд, разбросанных по всему небу, и ещё края обозримого горизонта... «Не такая и большая эта земля», — решила лужа. Кусты, деревья с одной стороны, забор и какие-то постройки с другой, но самым обескураживающим для неё было то, что тёмное пятно дома тоже светилось, одним единственным, не имеющим подобия в природе, расточающим свет, квадратом окна. Квадрат этот, кипящий теплом и уютом, пульсирующий биением человеческих сердец, оказался для лужи тупиком, из которого выхода для себя она не видела.

Сами по себе включились механизмы самосохранения, которые, чтобы уберечь что-то целое от разрушения, замалёвывают, уводя от возникших проблем в любую сторону к чему-то близлежащему и доступному. А окно всё равно погасло, как будто подслушав происходящее вне дома. Мир становился для неё знакомым и близким, и уже совсем даже чуть ли не... обыкновенным. Она была счастлива осознавать то, что совсем не лишняя здесь, чистая, прозрачная и такая непосредственная.

Жизнь земли захватывала её всё больше и больше, не оставляя пустот, как бессловесный Учитель – принимала участие в процессах познания, не шевельнув ни одним пальцем. Накапливалась масса вещей, которые она обязательно должна была постичь в дальнейшем... Ещё одно утро означало ещё один новый день – новые, окрепшие в ней мысли и находки: «Много дождей... это много капелек воды. Из лужи я могу вырасти во что-то очень большое. Я могу стать озером или даже морем. И что мне может помешать из моря превратиться в Великий Океан?! Я буду знать и видеть всё больше и больше, и отражаться во мне будет всё Небо»...

Но почему-то Тайна дождевой капли, то, что скрыто в памяти самой малюсенькой капельки, то, что является самым важным... затеряется совсем. Для чего же знать тогда всё это без главного? Можно изучать, открывая до бесконечности новое... о деревьях, воробьях, и луже, но о том, тайном — ничего! Ведь она упала с неба!

Она, лужа, ещё не представляла, что ждёт её за поворотом ещё одного начинающегося дня. Свои ясные, большие мысли хотелось отложить в сторону на время, ведь могут быть ещё впечатления, которые необходимы ей для углублённого понимания уже ей знакомого, а пока всего, что она знала, было мало.

Луч солнца, протиснувшийся между домом и сараем, задев и забор, и дерево, ласково коснулся её самой. Тёплый, добрый и неощутимо нежный, в тот же миг очаровал маленькую девочку. Тут же она влюбилась! И не влюбиться в это прикосновение, не отдаться ему всем своим существом, было выше её сил. Солнце поглотило лужу своим теплом и вниманием, такого ещё не было в её жизни. Оно забиралось, не тревожа её, в самые недоступные, спрятанные уголки её глубинок... и она, лужа, хотела этого. Очень, до темноты вокруг... хотела.

Опьянённая неясностью происходящего, лужа уже думала: «Какая я глупышка, что строила свои выводы из каких-то воздушных предположений и наблюдений, ведь всё это, мной накопленное — как куча негодного мусора в сравнении с солнцем». Ей захотелось выйти из себя: из всего того, что ещё совсем недавно радовало и по-хорошему волновало её. Она была и её уже не было — там, где она должна была быть. Конечно же, внешне она никуда не делась, но внутренне... как могло показаться, забыв обо всём на свете... она улыбалась! Но как! Быть может, так же загадочно, как Мона Лиза. Кто знает...

Янтарной бусиной, поддетой лучом солнца, вспыхнувшая изнутри, безумно расточая неведомую ей силу внутреннего бездонного счастья, немного умиротворения и торжества соединения всего сущего в ней, маленькой частичке, большого и необъятного. Упоённая полётом в неведомое, не знала и не видела того, что солнце двигалось, перемещаясь по небу, что тёплое всё с большей активностью вливалось в неё. И она, одурманенная, чистая и свободная, не желающая уже ничего знать и понимать... вдруг стала уменьшаться...

Неизвестно куда исчезли её большие и светлые мысли, быть может, тоже испаряясь, стали уменьшаться и исчезать, как лёгкое колыхание воздуха, которое можно было наблюдать. Она летела туда, откуда ещё совсем недавно падали капли дождя, похожие на горошины. То, что было лужей, на глазах превращалось в воздух. А воздух, похоже, как отвязанный воздушный шарик, сначала вырвался в небо, а потом, разорвав свою розовую оболочку, став лишь воздухом, слившись с небом, стал Небом.

Иногда казалось, что, даже уменьшаясь, лужа загадочно улыбалась или ухмылялась неизвестно зачем и неизвестно чему... Возможно, в эти мгновения ей удалось заглянуть в себя, и так глубоко, что всё прошлое забылось и больше не интересовало её. Возможно, исчезающие в ней одна за другой капельки раскрывали ей свои тайные записи об их падении на землю, возможно, и что-то другое... оттуда. Оттуда — куда она стремительно неслась, быть может, в последний раз, оглянулась назад.

И мне, конечно же, грустно расставаться с этой историей о луже... Её мысли — были моими мыслями, её желания и восторг — моими желаниями и восторгом. Я вместе с ней добрёл до главного... и, когда уже готов был обеими руками ухватиться за самое сокровенное... она исчезла! Как мечта, как радость, как мысль, оставив меня ошеломлённого и счастливого — тут, на Земле.

Я очень похож на маленькую, за ночь возникшую лужу, отражавшую маленький клочок необыкновенно голубого неба... И это то единственное, чем в действительности смею обладать. Я ничего (по большому счёту) не могу изменить в этом мире, кроме того, что с некими потерями попытаюсь поделиться самим собой с теми, кто в этом нуждается. Быть может, воробей пожелает походить своими цыплячьими лапками по моей зеркальной поверхности, когда я обрету себя, возможно, сорока решит пополоскать горло, которое запершило от стрекотания, а то и цветы утолят жажду в стремительном рывке к солнцу. Я могу думать и большими, и маленькими мыслями, но понимаю, что главное наступит тогда, когда мысли, сухим хворостом, сваленные в одну кучу, лизнут языки пламени, и всё исчезнет, превращаясь в воздух... Небо!