Иногда получается так, что в жизни каждого из нас совершенно неожиданно появляются люди, созвучию с которыми можно лишь удивляться. Таким человеком оказался для меня победитель проекта «Голос.Перезагрузка» — замечательный петербургский баритон Пётр Захаров. Ещё несколько лет назад я впервые услышала его в одном из концертных залов нашего прекрасного города, и сильный голос сразу понравился. И вдруг на слепых прослушиваниях мы увидели Петра. «Смуглянка» в его исполнении развернула троих наставников — Басту, Сергея Шнурова и Константина Меладзе, которого выбрал Пётр. Это был правильный выбор.

После этапа «Нокауты» нам удалось встретиться с ним. Разговор произвёл огромное впечатление. Первое, что восхитило — это глубина мыслей, спокойствие и ощущение надёжности. Мощный бархатный голос (очень жаль, что Словом невозможно передать его интонации), который хочется слушать и слушать даже в общении, а не только в песнях. Преданность русской культуре, мудрость и колоссальная работа над собой вызывает уважение.

В результате нашего общения появилось на свет прекрасное интервью. Очень рада, что есть возможность познакомить читателей с таким неординарным и талантливым человеком.

Пётр Захаров. «Мечтаю вернуть в моду нравственную песню»

— Здравствуйте! Давайте знакомиться. Расскажите, пожалуйста, Вы выбрали музыку или она — Вас?

— Здравствуйте! Конечно, сначала она меня выбрала. Мне тогда было совсем-совсем мало лет. Первые музыкальные воспоминания уходят, наверное, в двухлетний возраст. Это отец, постоянно играющий на фортепиано (рояля у нас тогда не было, было пианино), он садился за это пианино, постоянно что-то наигрывал. Поскольку папа композитор, то он всегда искал себе вдохновение, садился и играл самую любимую музыку, а это были романсы и арии русских композиторов: Чайковский, Глинка, Бородин… Всё это звучало постоянно… Просыпался я всегда под «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, это был мой будильник, папа ставил пластинку, и я просыпался. А засыпал всегда под народные колыбельные. Родители мои познакомились как раз в одной из фольклорных экспедиций, их объединила любовь к народным традициям. Папа, как композитор, изучал музыкальные, певческие традиции, а мама, как филолог, изучала говоры, узнавала, откуда берётся русское слово… Так они познакомились, и вскоре образовалась семья.

Вот поэтому, видимо, это она, музыка, меня выбрала. Я просто появился в этом контексте, и как-то так получилось, что очень гармонично в него вплёлся. Мою сестрёнку, например, папа пытался приучить музицировать, тоже с ней занимался, но у неё это дело не пошло, и она выбрала художественный ВУЗ — Мухинскую академию. Она дизайнер, с детства здорово рисовала, у неё очень богатый внутренний творческий мир, и с трёх лет было уже понятно, что сестра пойдёт по творческому пути.

Также и по мне было понятно, что лет с трёх музыка выбрала меня. Я пытался этому противиться — в те моменты, когда требовалась усидчивость. А для маленького мальчишки быть усидчивым, вытерпеть те моменты, когда у тебя из-под пальцев (неумелых ещё) не рождается прекрасная музыка, а вылетают какие-то корявости и надо заниматься, заниматься чёрной работой… Это было, конечно, ужасно. Сколько раз хотел бросить… Сколько раз пытался спичками под роялем развести костёр… Не разрешили… И в конце концов я её выбрал.

А я выбрал музыку на осознанном уровне, думаю, в позднем детстве или в раннем отрочестве, особенно когда начались первые болезненные столкновения с окружающим миром, который не так совершенен, как музыкальный мир. Когда старшие обижают, когда сверстники насмехаются. Когда ты понимаешь, что ты не такой, как все, что ты, воспитывавшийся в творческой интеллигентной семье, не можешь даже представить, как можно кого-то дураком назвать, а вокруг только и слышишь такое обращение и не понимаешь своего места, чувствуешь себя некой белой вороной… Вот тогда музыка для меня явилась спасителем, стала тем «местом», где ты можешь быть честным, быть самим собой, быть понятым, и чувствуешь отклик от того, что сейчас звучит, в чём-то самом глубоком — в твоей Душе. Тогда, видимо, и я выбрал её: «Ладно, будем дружить». И в этом отношении мне всегда было особенно приятно общаться через произведение с самим автором, а через автора — с тем, кто ему это нашептал… Иерархия произведения, процесса творчества, возводящая к Источнику — конечно, потрясающе… Хочется быть частью этого.

— Первый раз мы услышали Вас на одном из концертов, в котором участвовали «Петербургские баритоны». Голоса изумительные! Как сложился этот музыкальный альянс?

— Ну, спасибо большое за изумительные голоса… Мои друзья — уникальные ребята… Все профессиональные певцы, выпускники кто Консерватории, кто Института Культуры, один Серёжа Зыков у нас самородок, но тем не менее, он учился в Академии молодых певцов Мариинского театра у Георгия Заставного, это очень о многом говорит, поэтому он тоже наш, тоже профи!!!

Как сложился музыкальный альянс… Изначально мы просто были знакомы как отдельные солисты-исполнители. С Сашей Пахмутовым учились вместе в Консерватории, он был несколькими курсами старше меня, был для меня старшим товарищем. Я всегда на него смотрел с особым пиететом, как на человека, который уже закончил Консерваторию, сдал госэкзамены, пел в нашем консерваторском театре… Это был большой авторитет для студентов младших курсов.

И в какой-то момент, уже встречаясь на эстрадных площадках, мы принимали участие в одном концерте вместе с Сашей. Возникла мысль: раз уж мы вдвоём принимаем участие в концерте (это был Смольный собор), давай-ка сделаем пару песен дуэтом? Как сейчас помню, это была итальянская песня «Parlami d’amore», вторую забыл… Мы пели по сольному произведению, а потом выходили и пели дуэтом. Я по своей большой любви к вокальным аранжировкам разложил партию на два голоса… И мы это тогда исполнили впервые, почувствовали, что это хорошо, что когда поёт один певец — это интересно, а когда двое выходят и единодушно исполняют какую-то прекрасную песню, это вдвойне здорово! По реакции зала стало понятно, что это не субъективное мнение, дуэты действительно находят отклик у зрителей — и как-то без особых мыслей о том, чтобы прямо с сегодняшнего дня продолжать, просто себе где-то, видимо, это заронили.

Через какое-то время стали созваниваться, вспоминать этот опыт… «А давай-ка сделаем концертный дуэт и назовём его «A duo»… Нет, «Insieme»… Нет! Надо, чтобы название было, с одной стороны, классическое (может быть, итальянское), а с другой стороны — что-то вот свежее…»

Думали, думали, не придумали, но вместе выступали. Нас называли «Дуэт баритонов — Пётр Захаров и Александр Пахмутов», и мы пели некоторые песни на два голоса.

А потом… Это было в год 90-летия со дня рождения Георга Отса… У нас возникла идея сделать концерт, посвящённый этой дате, взять произведения из репертуара Георга Карловича и позвать друзей-баритонов! Вспомнили мы о том, что когда-то пели на два голоса, позвали ещё Сергея Зыкова с нами и решили, что сделаем номера ещё и на три голоса! И тогда, в юбилейный год Георга Отса, состоялось (мы считаем это отправной точкой) рождение Альянса «Петербургские Баритоны». Это было в музее-квартире Самойловых на Стремянной, очень милый зал. Каждый из нас пел что-то сольное, что-то разными дуэтами и что-то втроём. И нам понравилось, и зрителям понравилось. Мы решили — пусть живёт этот проект.

— Мне помнится, у вас ещё четвёртый кто-то был…

— Изначально — трое (если не считать наши с Сашей дуэтные попытки, зарождающуюся предысторию), основа у нас была трёхголосая. А потом был ещё случай, когда нас пригласили выступить в Александринском театре вместе со знаменитым артистом Мариинки Виктором Черноморцевым. И тогда нужно было сделать пять баритонов. Вот он был у нас отдельная «глыба», первый, и четверо нас — я, Саша, Серёжа… и… Кто только с нами тогда не выступал! Это и Володя Целебровский (довольно известный у нас в городе баритон, оперный певец), в своё время Гриша Чернецов принимал участие… Более поздние кандидатуры в нашем составе — Дмитрий Подражанец, замечательный Володя Питериш, молодой, выпускник Академии Культуры, Алёша Мягков, Олег Митраков, молодые ребята, которые тоже сейчас с нами — это всё наш большой альянс, но костяк, «старослужащие» — это я, Саша и Серёга. Так что с тех пор наш альянс живёт и процветает

— Нравится Ваше исполнение песен Муслима Магомаева. Какие ещё произведения включает Ваш репертуар?

— Честно говоря, когда мне предлагали петь Муслима Магомаева (а это был ещё 2007 год), я очень скептически отнёсся к этому предложению, потому что мне показалось, что из меня, выпускника Консерватории, хотят сделать что-то попсовое. Самый «попсовый» репертуар на тот момент у меня было что-то из старинных романсов, несколько песен Бернеса и несколько военных песен. И вдруг взять да спеть «Королеву красоты» или «Чёртово колесо» — упаси Бог! Но я в ней себя нашёл. Не копирую Муслима, это потрясающая классическая песня, очень трогательный момент из жизни человека, который понятен и близок и мне тоже.

Знакомство с песнями из репертуара Магомаева у меня пошло после армии. Я тогда работал в одном ресторане-театре «Восточный Париж» (сейчас его уже нет), на Садовой, 12 было учреждение, которое раньше называлось «Шанхай», а потом «Восточный Париж» (по меткому выражению Вертинского, который был в Шанхае и назвал его «Парижем Востока»)…

У нас там была сцена, были театральные программы. По Вертинскому мы делали программу с пошитыми на нас костюмами, были спектакли по опереттам Кальмана, по Есенину. В Есенине на меня надевали светлое пальто, костюм а ля твидовый, белые туфли, шарф… По «Белой гвардии» у нас были совсем такие серьёзные вещи с историческими военными костюмами… Когда я там работал,  мне  посоветовала наша арт-директор — режиссёр:

—Приглядись-ка и послушай песни Магомаева…

Дала мне диск, я его до дыр затёр, это был МР3-сборник, такой, знаете, 6000 в одном… Я всё это слушал и решил, что три-четыре вещи можно бы и спеть… Но со временем, когда перестал относиться к этому как к какому-то «фантику» эпохи, а стал вникать в содержание, то вдруг понял, что это потрясающая музыка, что это потрясающая поэзия, и что это те песни, исполняя которые, я могу учиться! Я могу учиться жизни! До них надо дотягиваться. Это УРОВЕНЬ. И вот тогда я за них взялся, и люди всегда прекрасно их принимают…

Что касается произведений в репертуаре — их перечислять очень долго. Это, конечно, что-то из классики. Какие-то любимые арии, любимые классические романсы, старинные романсы. Особой любовью, Святым, стоят песни военных лет…

— Это же очень тяжело…

— Почему? Это та же «Смуглянка», разве она тяжёлая?… Кстати говоря, если взять в общем весь пласт военных песен, как правило, там поётся о Любви. Поётся не о том, что мы горло ломаем врагу, а о том, что ждёт нас, ради чего мы воюем и ради чего победим. Это удивительно. Удивительно светлая, щемящая нота, которая как раз поднимала дух целой страны. Я думаю, именно этой глубокой, простой, человеческой мудрой интонации нам не хватает в самые тяжёлые минуты жизни, и сейчас не хватает помнить о чём-то самом светлом.

— Вы и «Журавлей» пели?

— Конечно. Если перечислить песни военных лет, то из них всё, что может спеть баритон, думаю, что спел. Взять, например, репертуар Дмитрия Хворостовского — я пел все эти песни — и с оркестрами, и с ансамблями, и с минусовками, во всех вариациях… Мне всё это очень близко.

Пел и зарубежные произведения. Что-то из Синатры, что-то из итальянского репертуара — все голосовые вещи. Это всё, что мне близко, что интересно. Даже была программа по португальскому фадо из двух отделений с гитаристом, с мандолинисткой. Это был интересный опыт, и зрители просили повторять.

— Честно говоря, это вообще незнакомо…

— Это жанр такой. Допустим, в Испании — фламенко, у нас — романс, а в Португалии — фадо. Это слово, которое обозначает и музыкальный жанр, и просто в переводе означает «судьба». Там есть переклички немножечко с нашими старинными романсами, чувствуются цыганские корни... Душещипательный жанр…

Я даже пытался с этим фадо на «Голос» показаться. Сказали, что это очень хорошо, но у нас «Голос»-Россия, надо максимально петь по-русски. Так что мой репертуар — даже не знаю, что он НЕ включает… Вот честно, легче сказать, что не люблю… Не люблю оперетту. Это для меня какой-то сытый развлекательный жанр, как-то у меня не сложились с ним глубокие отношения, потому что мне всё время в каждом произведении хочется какого-то катарсиса, чего-то такого, что меня затронет как человека и после чего захочется жить по-другому.

— А «Мистер Икс»?

— Да, прекрасная вещь! Я её обожаю. Но сходить на спектакль в театр музыкальной комедии — не знаю, не очень близко.

— В ознакомительном сюжете для проекта «Голос» Вы сказали, что были серьёзные проблемы с голосом. Как получилось преодолеть их?

— Да, было такое. В армии сорвал голос, и выяснилось, что у меня анатомические проблемы, что, оказывается, есть врождённый дефект — перехлёст каких-то хрящей, деформация гортани, и что с таким диагнозом даже не разговаривают, не то, что не поют… Словом, мне пришлось на годы с этим смириться и вообще не заниматься музыкой. Но потом я эту обиду на врачей превратил в какую-то добрую злость…

— Неужели они ошиблись?!

— Нет, это действительно так. Для того, чтобы запеть, мне пришлось изучать, как вообще всё устроено и может ли звучать хоть как-то в моём случае… Исходил от одной более-менее спетой прилично ноты… Это занятия, это годы поисков… У меня было 17 педагогов, в конце концов. Только тех педагогов, с которыми я занимался месяцами, годами…

— Они помогли?

— Конечно. Без них самому в себе не разобраться. Я начинал анализировать, постоянно записывал себя на диктофоны… В квартире, где я жил на пл. Тургенева, в старом доме XIX века, был огромный коридор… Это оказалось очень удобно. У входной двери клал диктофон, сам уходил в другой конец коридора и оттуда пробовал петь. Очень много работы было…

Да и до сих пор. Я считаю, что так Господь распорядился, что мне не грозит засидеться на одном месте, почить на лаврах, думать о себе высоко и т.д., потому что я знаю, чего мне стоит выйти и спеть что-то. Сегодня голос отвечает — я проснулся и его нашёл. Он звучит, смыкается, и слава Богу.

— Вы тренируете голос каждый день?

— Нужны дни отдыха. Обязательно нужны. Это тоже мышца, если она переутомляется (уже пройденный этап), потом как ни старайся, нигде не отвечает.

У Дмитрия Хворостовского ни в одном интервью, кстати, за маленьким исключением, только в одной какой-то утренней передаче, он чуть-чуть напел что-то, какую-то песню, которую ему бабушка в детстве пела, чуть-чуть намурлыкал. А нигде больше он не соглашался! «Спойте нам что-нибудь!» Это вам не рот открыть и всё само… Нет. Это кропотливый процесс, к которому ты относишься очень уважительно и ответственно. Для меня это точно такая же история. Голос — это инструмент. Надо его с утра найти, собрать, смазать, почистить, настроить. С какого края он у тебя сегодня ответит — тоже неизвестно абсолютно. Это очень энергоёмко.

Большим успехом считается, когда выходишь на сцену и люди говорят: «Как у Вас это всё так легко… Это у Вас Дар! От природы, от родителей! Как звучит прекрасно!» Это высшая похвала, поскольку не видно, как это всё тебе даётся. 90% за сценой этого айсберга подготовки и то, что сейчас происходит максимальное включение в каждую секунду, контроль происходящего, да ещё оставаться естественным, выражать, думать, мыслить…

— Зрители не мешают?

— Нет. Это общение! Голос становится на место, когда есть адресат, которому он направлен. Голос нам дан для передачи чего-то. Если голос как самоцель — он разрушается, если ставится в ценность самому себе. Это и неинтересно наблюдать со стороны, и он просто разрушается, потому что любое, чему уделяется излишнее внимание, возносится на пьедестал, зазнаётся, в конце концов, начинает сыпаться. Цель у него другая. Он служит. Он тоже инструмент. Вот этот инструмент надо налаживать, смазывать, искать.

— Вы чувствуете, когда надо отдохнуть?

— Конечно, я уже понял, как на голос воздействовать. Это, конечно, бесконечные поиски. Что труднее всего и, с другой стороны, интереснее — это поиски подхода к каждой песне, нового приёма. Невозможно всё петь одинаково. Невозможно всё петь одним «помолом» благополучно поставленного голоса. Нет. Каждый жанр, будь то фадо, будь то романс, будь то песни Магомаева, требует разных красок. Они проживаются по-разному. Голос должен быть настолько гибким, чтобы всё отражать и чтобы нигде не было фальши.

— Вы сами догадались обо всём этом?

— Ну как догадываться... Вот смотрите. У меня мама, например, актриса, мастер художественного слова. И она всё время мне говорила: «Нас спасёт конкретность». Конкретность! То есть когда ты выходишь петь в конкретном жанре, произносить конкретные слова, конкретные мысли, создавать конкретную атмосферу — ты не можешь ей в это время не соответствовать. Чувство диссонанса, пока я не найду все ключи к этой песне в актёрском плане, в человеческом плане, в плане осмысления — меня мучает, я не могу успокоиться. Как было и с той песней из «Нокаутов», мне Константин её дал — это совершенно новая для меня песня… Я её загрузил в себя — и перестал спать!

— Я этот вариант вообще не слышала!

— Я его услышал Чудом, совершенно случайно. Только за несколько дней до «Нокаутов» вдруг мне её утвердили. Я хотел спеть песню «Мама» Гаврилина. Обожаю её.

После того, как я показал Константину около тридцати песен, он говорит:

— Всё хорошо, но «нафталин»…

— Ну, может быть, вот эту, в конце концов…

— А вот это интересно, не запетая песня, это же как Аве Мария!

Вот этого на «Голосе» не было, этого не хватает! Я бы сам себе сыграл на фортепиано, потом оркестр подключился бы легко, прозрачно. Уже сделал готовый вариант, чтобы он входил в эти несчастные 2,30, для чего пришлось убрать часть проигрыша, убрать целый куплет. Сделал из неё необходимую форму, отослал. Константину всё понравилось, и тут приходит сверху: «Нет, не пойдёт это в наш проект, меняйте». И вот наставник говорит:

—У нас нет выхода, Пётр, берите «Историю Любви».

Для меня это была такая песенка… фоновая… Ну ладно! Когда мы искали варианты текста, я их слушал, и для меня всё это было как какая-то легкомысленность… «Как найти слова, такие нежные и добрые слова…» О чём? Ну что это?!. Как говорил близкий друг нашей семьи, я его считаю своим главным учителем, блокадник, учёный, гематолог, очень духовный человек, мой старший друг и наставник — «сопля в шоколаде». И думаю: где же моё Слово, ради чего я, собственно, выхожу на сцену петь, что своего я здесь открою, чему здесь учиться буду?! Неужели для меня это последний этап на проекте?!

И вдруг я решил поискать ещё, покопался чуть-чуть в поисках другого текста и нашёл исполнение Муслима и текст Роберта Рождественского! Этот текст меня вдруг взорвал, такой космический текст… Он для меня стал даже больше, чем эта мелодия. Я перестал спать, во мне стало всё бередиться, находить своё место в Душе, отклик… Он очень живо и больно меня затронул. И вот здесь я впервые за долгое время стал чувствовать настоящее волнение перед выходом на сцену, потому что теперь я выходил уже не с тем, в чём я уверен, что уже отточено, когда я выхожу делиться готовым, испытывать настоящее счастье от того, что сейчас выйду, сделаю хорошо и вы  это почувствуете… Нет. У меня не было никакой уверенности, ничего готового, и никакой, как Константин сказал, маски. Никакого готового героя. Это было просто что-то обо мне. Это было сродни чувству исповеди. Я выходил на сцену — и меня трясло. В этом тексте говорится  о том, как после расставания двух людей происходит их последняя беседа и признание в великой любви, которая не состоялась… Как это сказать человеку?.. Это всегда безумно страшно, и стоит ли вообще говорить — но молчать не можешь…

Я недоволен тем, как это прозвучало. Работы над этой композицией очень много…

— Но главное же чувства!

— Чувства были. Волнение в основном. Очень полезно услышать со стороны себя — что и как было на самом деле, ведь только после этого начинается настоящая работа. Ты уже собственными ушами со стороны можешь себя объективно воспринимать, можешь сделать всё так, как сам бы хотел это услышать. Но, к сожалению, на проекте у нас нет достаточной возможности этим заниматься. Песня даётся, несколько дней ты её учишь, постепенно в себя вбираешь, врабатываешь — и всё, пошёл на сцену.

В связи с приговором врачей мне пришлось прервать свои выступления и занятия. Конечно, это в один момент порушило мне жизнь. И то, что я вернулся каким-то чудом — иначе это не объяснить. Но у Чуда есть простое имя — Любовь. Если бы я не любил это больше всего на свете, я бы, конечно, не нашёл в себе силы вернуться…

Это не имеет совершенно никакого отношения к героизму, стойкости или ещё чему-то… Я просто не смог без этого. Не смог. Честно, пытался, занимался и спортом, думал пойти профессионально этим заниматься. Бойцовские успехи были какие-то, даже собирал группы по единоборствам, у меня была секция в Петербурге прикладного рукопашного боя. Интересно было, но хобби есть хобби. А призвание — мощное, которое тебя тянет за собой, вот этот вот внутренний зов — никуда от него не денешься.

Ощущение, когда просыпаешься и понимаешь, что живёшь чужую жизнь — невыносимо. Короче, я сдался… И жизнь сказала: «Ну наконец-то! Всё, теперь давай потихонечку делай шаги в твоём направлении». Вот так я и вернулся.

Опера — сейчас, наверное, это какая-то несбыточная мечта, потому что песни уже захватили меня с головой, мне это нравится, мне это близко, это очень непосредственное общение с широким зрителем. Всё-таки опера — чуть-чуть особняком стоящий жанр, высокий жанр, но этим он и отличается, что высокий… Конечно, мне бы хотелось принимать участие в каких-то спектаклях, но там другая механика. Надо быть всегда в этой форме, в этом тренинге. Пение с оркестром, большие залы… С педагогом мы занимаемся, немного работаем над ариями. Это развивает голос, диапазон.

— Расскажите об участии в спектаклях БДТ?

— Вчера (07.12.2018) у меня был дневной спектакль «Гроза»… Получилось так… Мой друг, Александр Кузнецов, солист Михайловского театра (мы с ним дружны ещё по Консерватории), настоящий оперный баритон, совершенно железный парень, попал в этот спектакль благодаря тому, что Андрей Могучий в своё время ставил, по-моему, «Царскую невесту» в Михайловском театре, где Саша поёт. И Могучий посоветовал его своему композитору, который писал музыку для спектакля «Гроза», на роль Бориса Григорьевича. По замыслу композитора и режиссёра её надо было положить на музыку. Все герои читают текст — причём в определённый ритм, а Борис Григорьевич выходит и поёт, ещё и Катерину этим заражает… И они вдвоём начинают петь «Луч света в тёмном царстве», проводить свою лирическую дуэтную линию…

Так получилось, что Саша, поскольку он ведущий солист Михайловского театра, плюс ещё у него есть какие-то собственные концерты, не всегда успевал с «Грозой», а там минимум было два спектакля в месяц, у него то Михайловский попадал, то гастроли, то ещё что-то… Нужен был второй Борис. И Саша мне предложил поучаствовать. Он предлагал кому-то и в оперном театре у себя, но, в основном, ребята отказывались, потому что музыка, с одной стороны, очень современная, но это ещё ладно, посильно, а с другой стороны — нужно выходить и играть в драматическом спектакле, это БДТ! Это уже не опера, где человек привык 90% действия своего перекладывать на голос. Здесь же другие задачи, здесь существует литературный герой, надо иметь уверенные актёрские навыки…

Вот таким образом через знакомство с Сашей, через его рекомендацию я попал в спектакль «Гроза». Более-менее выучил материал, пришёл, спел нашим музыкальным руководителям, показался композитору и главному режиссёру, и меня утвердили, стали шить плащи, костюмы, ботинки.

— Вам нравится?

— Конечно, нравится! Кстати, получилось так, что позапрошлым летом мне поступило одновременно ещё два предложения из сферы мюзиклов. Тогда только-только начинался «Демон Онегина», они искали главного героя, и автор, Антон Танонов,  с которым мы знакомы с Консерватории, предложил мне роль Воланда в «Мастере и Маргарите». Сказал, что актёр то может участвовать в спектакле, то не может… Я попросил прежде всего прислать материал. С детства так повелось — при любых условиях, которые мне будут сулить, не могу взяться за то, что у меня внутри не вызовет чувства, что это моя миссия, моё слово, что я выйду и буду на своём месте.

Вот этот материал оказался абсолютно не близким. И подача требуется мюзикловая… Мне прислали видео спектакля и музыку — партитуры. Всё нормально, но это совсем другой жанр. Исключительно развлекательный жанр, в котором я как слон в посудной лавке со своим стремлением донести в «Мастере» замыслы Булгакова или в «Демоне Онегина» мысли Пушкина… Можно было бы в это поиграть, но... мне очень скоро стало бы скучно, и я начал бы грызть себя за то, чем вообще занимаюсь, трачу годы…

Мюзикл — это ярко, этакий «Голливуд Голливудыч», спецэффекты, вращающаяся сцена, свет, ветер (стоишь, а у тебя волосы и плащ за спиной развеваются)… Классики там нет. Ни в «Онегине» ничего от Пушкина, ни в «Мастере» ничего от Булгакова. Остался только развлекательный момент. Поразить эмоциями. И ради чего? Мне это совсем не близко, и я понял, что не смогу там существовать честно, а буду только притворяться, это всегда тяжело. Поэтому я принял предложение БДТ — на историческую сцену с такими людьми выходить… Всё-таки Островский. Какая бы ни была модерновая постановка, но, тем не менее, это текст. Это прочтение Островского, а не шоу на тему…

Мне всегда интересно браться за то, в чём можно вырасти, чему можно учиться. Снова и снова выходя на сцену БДТ, я понимаю, сколько ещё могу учиться в этой роли, существовать на сцене как актёр, учиться вокальному исполнительству. Это очень интересно. Работать, расти — очень интересно. Вот тогда я вижу смысл. Так что благодарен БДТ за такую возможность. Я счастлив, что это есть в моей жизни.

— Ваше участие в проекте «Голос»… Очень обрадовалась, когда увидела Вас там. «Смуглянка» прозвучала мощно. Почему именно эту песню выбрали?

— Надо сразу понимать, что выбираем не только мы. Мы можем только рекомендовать то, что знаем. Если у тебя достаточный запас песен, то на предварительном отборе есть неплохой шанс, что музыкальные редакторы, просмотрев и прослушав, как ты поёшь и что умеешь, выберут что-то из этого. Но приходили ребята, которые говорили:

— Я знаю три песни…

— Ладно, хорошо, пойте.

Они пели, а редактор понимает, что для этого проекта их песня не подходит.

— Ну, хорошо. Слышали, допустим, вот это?

— Слышали…

— Вот идите в коридор, учите, придёте — нам покажете.

И ребята шли в коридор, скачивали на телефон песню, учили, приходили, показывались. И у кого-то получалось.

— Психологи работают?

— Нет. Хотя хотелось бы… Некоторые не справляются с волнением, выдают 10% из того, что могли бы, и конечно, к ним профессиональный подход психолога не помешал бы.

— Валерьянка не помогает?

— Я не сторонник. Это тебя отчасти выключает, к сожалению. Есть люди, которые пьют успокоительные, чтобы не волноваться, но они и выходят такими… слишком спокойными, на сцену. Мне дороже, чтобы внутри не утихал определённый нерв.

— Как справляетесь с волнением?

— Есть правильное волнение, а есть неправильное. Они всегда идут рука об руку, но у начинающего певца, конечно, превалирует неправильное. Оно связано с желанием уйти, чтобы всё отменилось, чтобы отключилось электричество в городе и т.д. Это всегда связано с тем, что ты думаешь, как тебя воспримут, оценят, ответит или не ответит голос — то есть внешние страхи. Оно заставляет бояться и думать: «Лучше бы это не состоялось»…

А правильное волнение — творческое, и когда оно есть — это здорово. Это волнение связано с другим. «Не могу не высказаться! Вот сейчас я выйду на сцену, не могу молчать. Хочу, чтобы это сейчас свершилось, чтобы все об этом услышали! Я считаю это важным для всех нас!». Это «не могу не…» тебя распирает, но волнуешься уже совсем по-другому. Ты не в силах это сдержать в себе, тебе обязательно надо поделиться, и волнение уже за то, смогу ли я всё, что заложено, достойно выразить, донесу ли я…  Ты занят уже творческими задачами. Это хорошее волнение! И боюсь, что если валерьянки накапать, затухнет и это.

«Смуглянку» выбрали совершенно неожиданно для меня. Даже в мыслях не было её петь. Я бы взял как раз что-нибудь голосовое, например, Магомаева, но узнал, что нам на «слепых прослушиваниях» дают всего две минуты. Магомаевские песни все с развёрнутым содержанием, очень трудно из них что-то вырезать. Редакторы сказали мне:

— Вы академический баритон, от вас будут ждать Магомаева. Опять очередное «Колесо», опять «О море, море…». Что ещё можете?

— Много чего могу…

Даю флэшку, открываем папку, листаем-листаем, и вдруг:

— О, а «Смуглянку» можете?

— Конечно, могу… Но выйти на «Голос» и петь «Смуглянку»?..

— Нет, нет, вы зря, зря! Нам кажется, в этом есть что-то такое, недостающее… Попробуйте!

Я им напел. Всем понравилось!

— Отлично! Всё. Оставляем! Тональность какую, говорите!

Редакторы всё записывают, какая нужна тональность, чтобы отдавать аранжировку в оркестр. Я назвал тональность, а потом ещё долго писал письма, на словах объясняя аранжировщику оркестра, как я хочу, где модуляция, где задержка, где в темпе… Всё на словах, потому что телефон напрямую не давали… Так и получилась «Смуглянка»…

— Вы же троих развернули: Баста, Сергей Шнуров и Константин Меладзе…

— Да, Константин… Лорак тоже приплясывала, но у неё оставалось последнее место в команде, ей нужна была девочка. Я пел в последний день, и у меня, кстати, был риск не попасть — команды уже могли быть набраны. Как многих из нас, меня перенесли со второго съёмочного дня на последний третий. Некоторые ребята не успели. В нашем сезоне съёмочные дни начинались с того, что сначала пели те, кто не попал на шестой «Голос». У нас тоже достаточно много человек не успели прослушаться, их всех отправили на «Голос-8»! Так что я попал в уходящий поезд…

— Как впечатления от наставников, команды, оркестра, ведущего?

— Впечатления от всех разные. С ведущим мы встречались только в эфире на сцене, очень мало. Кому-то повезло чуть больше пообщаться, потому что Дима Нагиев в свободное время мог приходить к нам за кулисы и брать интервью у группы поддержки… Троим или четверым так повезло. Потом он уходил дальше на съёмки программы, и с нами уже работали участники предыдущих сезонов: «Ну скажите что-нибудь…» Обычно в ответ на такой вопрос ничего не приходит в голову. Говоришь что-то и надеешься, что в эфир это не попадёт!

Вот от Димы впечатление — профессионал, совершенно замотанный человек, который, когда надо, включает «мотор» и существует, как будто бы он нормальный, полон сил и сознания.

О команде… Чем дальше мы шли, тем больше завязывалась дружба. Что мне особенно дорого на проекте — не было ощущения, что мы конкуренты, что существуем здесь по «волчьим законам», хотим вырваться, а кого-то «задвинуть», завидуем или ещё что-то. Мы такие разные! Константин так здорово выбрал команду, что никто друг на друга не похож, все незаменимы, и мы искренне друг за друга переживали, болели. Когда кто-то выбывал, мы поддерживали, мы плакали, обнимались. Не прощались. Говорили, что мы друг у друга есть, что мы будем видеться, встречаться, возможно, делать какие-то общие проекты. И вот это, мне кажется, и есть самое дорогое: человеческое начало, дружба, которая у нас появилась. Это огромный плюс.

Поэтому о команде самые тёплые впечатления. Я думаю, что это уже не сотрётся, какая бы судьба у каждого из нас не сложилась, всё равно у нас уже есть общий чат команды Меладзе, все выбывшие, остающиеся, проходившие дальше — мы все пишем друг другу, поддерживаем…

Оркестр — хорошие, профессиональные ребята. Единственное — мне, например, чуть не хватило тонкости в тех песнях, которые мы исполняем. Но поскольку это джаз-бэнд, у них свои инструменты, свой почерк, свои штрихи, всё более громкое, рубленное, и мне, привыкшему к симфоническим ньюансам, тонким переливам, вот этой «живой ткани» чуть не хватает. Но надо отдать им должное, им приходится писать все аранжировки, играть практически с листа, и когда я ещё прошу:

— Ребята, а можно здесь сильные доли не выпячивать, а здесь можно моделирующий аккорд?

Они сначала не хотели ничего делать, но когда я стал уговаривать, то пошли навстречу, сыграли так, как я попросил. И действительно играют всё, что угодно. Это здорово!

Наставники — очень доброжелательны. Я, конечно, могу бесконечно и с огромной любовью говорить о Константине Шотаевиче. Этот человек стал ключевым в моей жизни. И не только благодаря тому, что выбрал меня на проекте, нажал кнопку, поверил, что может что-то со мной сделать… Я увидел в нём, как в человеке, столько для себя важного! Его отношение очень уважительное к каждому из нас. Именно уважительное! Кто Константин Меладзе — и кто мы… Почтение с его стороны! И когда он выбирал репертуар, когда мы думали над дальнейшими номерами, то говорил:

— Давайте с вами договоримся, что если какое-то малейшее сомнение у вас, когда я предлагаю что-то, будет — отметаем. И так же и мне позвольте, если я сомневаюсь, то чуть-чуть выскажу своё мнение.

На равных правах. Мы с ним общаемся абсолютно по-взрослому, и в то же время в нём есть что-то отеческое — добрый мудрый папа.

В отношении остальных наставников — на уровне общения мне нравится хорошая человеческая открытость. Каких бы высот люди ни добились, в любом случае они трудяги. А у всех трудяг есть общее качество — простота. Тот, кто знает цену тому, что делает, у него некая пустота в Душе, которая у легко добившихся чего-то заполняется самомнением. У них этого нет. Она заполнена любовью к вкусу, труду, качеству того, что ты делаешь, к работе над собой и т.д. Понимаешь, что жизнь — не дешёвая вещь. И отношения — не дешёвая вещь.

У меня хорошее человеческое отношение ко всем, но к Константину — особенно. Когда он мне пишет: «Петя, дорогой, спасибо за песню…»… Ух… Славный совершенно человек… Такой тёплый… Равнодушно невозможно общаться. Кстати, что свойственно и мне, и что близко в грузинской культуре — нет понятия строго делового общения. Общение — это общение. Можно даже один раз поговорить, но за этим есть отношение, уважение, почтительность, теплота. Я без этого не могу.

— Кто был в Вашей группе поддержки?

— Друзья моего детства. Основа группы поддержки — это мои близкие-близкие друзья детства, ребятки, с которыми я вырос в одном совершенно святом месте в Тверской области. Есть там дачный посёлок, где дедовская дача. Я родился в Твери, родители ленинградцы, но мама поехала меня рожать в город Калинин (так Тверь тогда называлась) под присмотр своих родителей-медиков, и старшая сестра у неё тоже врач. Первые месяцы жизни я провёл на даче. Это сосновый лес, речка, поле… Через лес пройти — ещё река будет. Потрясающие, удивительные места… И вот эти корни, переплетясь вместе с сосновыми, сроднили тех детишек, которые там росли.

— Они там остались?

— Нет, только один из тверичей, второй — петербуржец, театральный художник. Вот такая основа группы поддержки. А в нокаутах добавился ещё один, самый-самый-самый друг детства, наши мамочки ходили по дорожкам и нас возили вместе в колясочках, вот с тех пор и стали дружить. Когда подросли, они на меня уже смотрели как на старшего. Конечно, это самые близкие люди, которые верят в меня и будут верить. Всё равно я для них — тот самый Петя, который является частью их жизни, и её уже не отнять.

— Дача там и сейчас есть?

— Да, но ни бабушки, ни дедушки нет уже. Остался один тверской дядька, ему за восемьдесят. Он живёт там с апреля по октябрь, потом запирает старый дом, калитку на замок… и в город…

Это счастье, когда есть такое заповедное место в мире и в Душе, куда не хочешь, чтобы кто-то заглядывал… Не потому, что не хочешь познакомить весь мир с этим, а просто потому, что мир не поймёт… потому что ассоциации того, что у тебя связано с каждым метром, с каждой сосной, знакомой с детства… Но всё равно… не передашь.

— Как думаете, что изменится в Вашей жизни теперь, после окончания проекта?

— У меня были определённые планы на будущее, и остается вера в то, что есть уже довольно большая аудитория, которая познакомилась с моим творчеством, меня узнали. Есть люди, которые были бы заинтересованы куда-то меня приглашать, и моё имя стало приобретать больший авторитет. В связи с этим мне бы очень хотелось воплотить свои творческие планы.

В этом году (в 2019-м) будет юбилейный год Валерия Гаврилина, нашего петербургского классика, горячо любимого мною. У меня мечта — сделать, например, на канале «Культура» программу памяти… Я уже даже всё написал — какие произведения, в какой последовательности. Это будет программа об истории его жизни, «Петербургские баритоны» исполнят его самые знаковые произведения… В частности, прозвучат «Мама», «Два брата», «Не бойся дороги», «Город спит», «Любовь останется», фрагменты его «Перезвонов» — что-то щемящее, удивительное, что до сих пор, я считаю, не исполнено, не прочтено. Очень хочется сделать это…

Но пока… кто я был такой? Один из исполнителей. Взять и предложить? «Ну хорошо, подумают наверху и примут к сведению»… А теперь хочется надеяться, что моё имя значит немножко больше, авторитету моего имени можно доверять больше, моему вкусу и профессионализму. Надеюсь, что те, кому я буду это предлагать, поверят и поймут, что это будет хорошо.

Есть ещё зреющий проект — сделать мужской ансамбль, в том числе а-капельный, чтобы попеть что-то такое, ещё никогда не петое. Русское народное, казачье, лирика — старая, подлинная, потрясающей красоты, тоже нигде не звучавшие песни. Что-то из голосовой классики с аккомпанементом, что-то а-капелло, что-то из переложений хоров Свиридова, который для меня — совершенно отдельный космос. Хочется сделать. Но пока у меня не доставало авторитета и ресурсов, чтобы заявить об этом и подключить творческие силы. А сейчас, думаю, смогу кинуть клич, и на него откликнутся хорошие исполнители, которые доверятся. Возможно, отзовутся директора залов, продюсеры — и мечта воплотится.

Надеюсь, что концертов будет больше. Хочу, чтобы люди понимали: академический баритон — это не четыре песни, и нельзя ровнять Магомаева, Гуляева, Отса, Кобзона, Лещенко под одно. Мне уже написали в одном из комментариев: «Понятно всё! Муслим Кобзонович Лещенко! Ничего нового, стандартно, таких миллионы»…

Я могу сказать изнутри, как исполнитель, отдавший много лет на то, чтобы хоть как-то получалось с голосом... Поющего эстрадной подачей человека можно найти на улице. Даже если он нигде не учился, он споёт, попадёт в ноты, и это будет здорово, самобытно… А возьми любого человека с улицы и попроси спеть арию… Да-да… Это десятилетия учёбы, колоссальный труд!

Есть искусство. Есть культура. Есть то, в чём можно постоянно развиваться. Это серьёзно. Это способность передавать очень глубокие, высокие чувства. А есть что-то лёгкое, сиюминутное, не требующее затраты ресурсов. Поэтому я не согласен с формулировкой, что таких миллионы. Это работа.

И ещё одна, самая заветная мечта (а может, миссия) — вернуть в моду нравственную песню. Слишком уж разделились дороги культуры и шоу-бизнеса. Вот раньше было понятие «массовая культура». Песни, которые воспитывали, давали образ человека, образ мысли, прививали уважение. Поэтому хочется, чтобы сошлось понятие массовой культуры с этим изначальным понятием культуры, чтобы песня стала воспитывающей.

— Главное, чтобы мечты не заканчивались.

— Нам это не грозит! Кажется, исполнил что-то одно, и как только сбылось, в жизни открываются перспективы для чего-то нового… Из одной сбывшейся мечты вырастают три новые задачи. Это очень здорово и интересно.

— Есть ли в нашем городе залы, в которых Вам выступать максимально комфортно?

— Конечно, есть. На самом деле, легче назвать залы, в которых петь не комфортно. Некомфортно мне лично в маленьких камерных залах, где отсутствует сцена. Вот, например, один из самых, как ни странно, неуютных для меня залов — это зал в «Петербург-концерте», где я работаю, потому что это небольшая комната мест на 70-80. Когда приходит много людей, зрители сидят очень близко. Для голоса нужен масштаб, и ты подсознательно не можешь вздохнуть и взять голос как следует, потому что кажется, что кричишь на людей. Это зажимает. И тесные стены не дают масштаба. 

А в остальных петь здорово! «Октябрьский» очень люблю, ДК Горького, КДЦ Московский. В какой зал ни приди, где нормальный звукооператор, везде хорошо. Главное — песни, главное — то, что сейчас происходит между нами, что рождается, освящает это помещение. Единственное, чего мне не хватает — это маленький камерный зал на одном уровне со зрителем.

Нужна сцена. Нужно пространство. И чем больше зал, тем лучше я себя чувствую в нём. Мои любимые песни — это песни с большой мелодией, большими образами, масштабные песни, которые требуют этого пространства.

Нравится выступать на площадях. Мы были на годовщине присоединения Крыма в Севастополе — пели как раз на площади. Отлично.

— Расскажите, пожалуйста, про конкурс «Гран-при Санкт-Петербурга»!

— Знаете, иногда в жизни происходит что-то, что потом не забывается, навсегда остаётся впечатление. Есть такие ситуации, которые вспоминаешь и говоришь: «У меня в жизни это было!» Например, у меня этот «Голос» в жизни был. У нас с друзьями сложилось! Был Первый канал!

На «Гран-при Санкт-Петербурга» я тоже победил. Это был международный конкурс, который проходил в нашем городе. Председателем жюри была Тамара Михайловна Гвердцители. Конкурс ставил целью объединить в одном исполнителе классического и эстрадного. Нужно было спеть арию, что-то из мюзикла и песни — в разных турах разные. Я тогда не просто победил на этом конкурсе, но ещё и Гран-при получил, так сложилось. Пел «Чёртово колесо», «Луч солнца золотой», «Granada» на испанском. И мне на сцене БКЗ «Октябрьский» вышла вручать поздравление Тамара Михайловна. Это было 29 ноября, день рождения моей мамы. Я сказал:

— Эту победу я посвящаю своей маме, и она сейчас в зале. Мама, эти аплодисменты тебе…

Захлопали. Она, растерянная, встаёт, неловко кланяется… И тут Тамара Михайловна просит её выйти на сцену, дарит букет цветов, потом… встаёт перед ней на колени, целует руку и поёт для неё «Мамины глаза»!.. У всего зала глаза были на мокром месте.

Так что у нас с мамой это в жизни было…

Люди, которые пробуждают в нас что-то своим творчеством, становятся нам какими-то близкими. Этой глубиной, которой они добрались, они словно с нами сроднились в чём-то. Они же так же чувствуют, как и мы. Об этом же они поют…

Я убедился и всё больше убеждаюсь, что настоящая Сила в этом мире — Любовь. С ней всё возможно. Без неё всё пусто. Просто всё. И мы даже подсознательно это чувствуем. Если человек движим по жизни не Любовью, а чем-то другим — пусть он сто раз успешен, но что-то в нём не то, какого-то «ингредиента» в нём не хватает… Как у Достоевского… Князь Мышкин говорил о философах: «Такие умные люди, философы, вот не о том они говорят! Не о том, не про то!» Если в человеке Любви нет, Бога — что бы он ни говорил, всё «не про то»… Необъяснимо.

 — Нам хочется раскрыть Вас не только как певца, но и как человека. Интересно, каково Ваше понимание красоты?

— Я думаю так: красота — это форма Божественной Истины. Если нет Истины, то и красоты нет. Красота — это то, во что облечена Любовь, то, во что облечена сама Истина, сама Правда, на что сердце откликается без слов, что не требует расшифровки. То, что каждый из нас способен почувствовать без лишних объяснений, и есть Красота как форма Божественной Истины. По-другому объяснить невозможно.

— Друзья… Без них нам было бы гораздо сложнее. Есть ли у Вас настоящие друзья?

—Настоящие друзья — есть. Их всегда мало, потому что они именно настоящие. Это люди, для которых ты останешься тем, чей образ они всегда носят в себе, чей образ они согревают в своих сердцах. Даже одна мысль о том, что мы есть друг у друга, делает жизнь счастливой. Мы можем находиться на разных концах планеты, страны, что бы ни случилось, редко видеться, но всё равно ты счастлив, ты богат тем, что у тебя есть эти люди, что они живы на Земле. Или что уже не на Земле, но они всё равно в твоей судьбе есть. Это тебя обогащает. Таких настоящих людей, которым всё равно, где ты находишься, если они тебе нужны сейчас. Они бросают всё, приезжают тебя поддерживать — на «Голос» или ещё куда-то. Они есть, и в этом счастье!

— Свобода — что это?

— Мне кажется, нет общего ответа, потому что свобода очень широкое понятие. Для меня это связано с понятием свободы от чего-то. Когда ты свободен, то способен от чего-то не зависеть. Есть понятие очень дорогой для меня творческой свободы. Как только мне начнут указывать, как меня нужно причесать, мелировать, одеть, какие движения поставить, чтобы это продавалось — всё, кабала. Для меня, например, находиться в идеальных жизненных условиях, будь то финансовых, бытовых и т.д., но не заниматься тем, что меня внутри разрывает, чей мощный зов я постоянно слышу — это ад, это невозможность развиваться. Это для меня несвобода.

Творческая свобода — возможность заниматься тем, что для меня так дорого, во что я верю, что оно необходимо, что оно меняет жизнь. Вносить свой искренний вклад — пусть небольшой, но вклад в совершенствование этого мира. А иначе в чём смысл? Зачем мы пришли? Зажечь какую-то свечу после себя — это смысл пребывания здесь, я считаю. Если у меня есть возможность делать своё дело, я считаю себя свободным человеком, даже если с финансами будет не очень…

И второй момент — внутренний. Свобода от своих злых привязанностей, от скованности Души, её самоглубинных вещей, какими-то мелочными узами, прикипания к дурацким привычкам, которые тебя самого очерняют и перед собой, и перед близкими людьми. Хотел бы, знаю, чувствую, что надо быть таким сыном, таким другом, но где-то что-то меня сковывает в самом себе — желание большего комфорта, жалости к себе или ещё чего-то, и не даёшь себе вздохнуть по-настоящему, полной грудью. А это тоже задачи в жизни — состояться не только как профессионалу, но и как человеку. Успеть бы…

Поэтому что для меня свобода — это быть собой в самом глубоком представлении.

— Что Вы любите читать и какую музыку предпочитаете слушать для себя?

— Как обо мне родители говорят: «Ты, видимо, всё прочёл в детстве». Я начал читать в три года, и понеслось… В первом классе хорового училища я прочитал  «Отверженных» Гюго.

Для меня книга — это мир. Первое произведение, которое я прочёл в жизни, это «Калевала», карело-финский эпос. Поскольку эпос — чудесный, волшебный, мир образов каждый понимает по-своему, а ребёнок принимает непосредственно всей Душой, открыто во всё верит. На следующей платформе сознания понимаешь по-новому.

Если сейчас что-то читать — это, скорее, будет обучающая литература либо поэзия. Мне очень близка последнее время японская поэзия, хокку. В каждом трёхстрочии запечатлена такая Судьба… такая картина… такая в высоком понимании фотография! Глубина Судьбы, истории, состояния, атмосферой Природы или человека. Потрясающе.

Если не хокку — то что-то обучающее, возможно, на немецком языке (его я ещё не доучил). Мы часто ездили с хоровым училищем в Германию.

А слушаю — конечно, великих. Чтобы знать, куда стремиться, мне нужен эталон. Я обожаю исторических баритонов, таких исполнителей, как Тито Руффо, очень люблю Георга Карловича Отса. Это высочайшая для меня культура, просто недостижимая. Я люблю слушать недостижимое, чтобы достигать, чтобы никогда не успокоиться. Для себя — что-то из кинофильмов. Музыка Таривердиева, Андрея Петрова («Служебный роман»). Люблю трогательную атмосферу, настоящую, душевную, в которую погружаешься.

Конечно, очень люблю классику — например, симфонии Чайковского, причём в исполнении, которое не зря в своё время стало эталоном. Когда слушаешь такое исполнение, то качество твоего взгляда на жизнь сразу возрастает благодаря тому, что там в каждом звуке правда, потрясающая глубина жизни…

Почему-то очень люблю слушать индийскую музыку. Ставлю — и такое солнышко в Душе разливается! Такая солнечная культура! Я был в Индии несколько раз по линии культурного обмена стран БРИКС по заданию Министерства для ознакомления местных жителей с русской культурой. Я уже три раза туда летал.

— Где были?

— Первая поездка у нас была: Дели — Кулу — Бангалор — Ченнай — Мумбай. Пять городов за  десять дней. В основном Мумбай.

— Вы там выступали?

— Да.

— А аудитория?!

— В большинстве местные. Открытые концерты были как на площадях, так и в концертных залах.

— Как принимали?

— Отлично. У них же таких голосов нет. После концертов обязательно групповые фотографии, заверения в том, что они теперь мои фанаты. Очень искренний народ. Счастливые улыбки не сходят с лиц — и живёт подавляющее большинство населения прямо на улицах. Под кустами, на тротуарах лежит что-то… накрытое с головой тряпкой… Только потом понял, что так люди живут… Были государственные программы, чтобы всех живущих в трущобах переселить в специальное социальное жильё. Построили бетонные коробки, и что? Через неделю они все опять оказались на улицах. Сказали, что не хотят переселяться в дома, потому что тысячи лет до них так жили их предки. Никакой собственности, никаких обуз, обязательств и прочего, это карма — жить на улице. Что Бог послал, то и есть. Семьи есть у них, дети такие же, как они. Копошатся в песке и абсолютно счастливы.

 Индийская музыка подобна солнышку. Эту искренность в них сразу оценил. Иду по улице — навстречу мне люди: «Very good! Very good body!»

—Женщины у них красивые?

— Разные, есть красотки, конечно. Но у них в культуре, к сожалению, культ сладостей и выпечки. Поэтому очень быстро, лет в двадцать с чем-то, к тридцати, стройные индианочки становятся «матаджи» — «матушками». Пироженки, сладости, а ещё жирная выпечка, плавающая в кипящем масле! Как фитнес-тренер, я это даже видеть не могу.

Так что музыку люблю разную. С одной стороны — то, на что я хочу равняться, у кого хочу учиться, пропитываться этим, и с другой стороны — что-то лёгкое, светлое, из кино или индийских кинофильмов. 

— Вы в прекрасной форме. Что Вам помогает в этом?

— Спасибо! Помогает — дисциплина. Ничего другого. Обязательно зарядка каждый день, через два дня — фитнес-центр, тяжёлые тренировки с гормональным выбросом, тяжёлые упражнения — вот то, что строит мышцы.

Ну и питание, конечно. С детства у меня большая склонность к полноте, меня дразнили «саечкой», потом я обиделся и пошёл заниматься спортом. Лет с девяти, наверное. Это были всевозможные борцовские виды, бокс, кикбоксинг, смешанные единоборства, боевое самбо, несмотря на определённые проблемы с суставами.

Когда стал учиться петь, сменил удары и быстроту движений (а это закрепощает дыхание) на спокойный вид: мои любимые железки. К ним тоже надо было подойти с умом, потому что в натруженном состоянии мышцы жестковаты, для дыхания это тоже не очень хорошо, потом надо размягчать их специальными дыхательными упражнениями. Какие-то упражнения в зале певцу просто нельзя делать. Или же делать, но аккуратно, например, не злоупотреблять подтягиваниями. Для меня 20 раз достаточно. Могу расти дальше, но нет… Этого мне хватит. 

Пришлось разбираться с питанием, серьёзно изучать эти вопросы, потому что разносить меня начало после тридцати с чем-то лет при прошлом образе жизни и прошлой нагрузке. Чтобы быть в форме, надо понимать, как твой возраст сейчас на тебя работает, какая скорость обмена веществ и что уже не работает в кратковременном плане. Диета — это не кратковременный план, это образ жизни. Никакого экстрима вроде кефирных дней быть не должно. Просто ощутить вкус полезных продуктов — и всё, в скором времени вкусовые привычки меняются, тебе уже не хочется есть жирного, сладкого и т.д. Блинов мне уже не хочется, я знаю, что ем и что со мной после этого произойдёт на клеточном уровне. Надо ли оно? Чем я за это потом заплачу? Мне хочется свежего, лёгкого. Я себя по-другому чувствую. 

— Мясо едите?

— Постоянно. Силы ведь нужны на выступления, на тренировки. Поэтому без белка никуда.

— Умеете готовить и любите ли это занятие?

— Как сказать — умею ли… Простые вещи, конечно, умею. Не могу сказать, что очень люблю. По необходимости. У меня есть друзья, которые нашли в этом вкус, им интересно добавлять ингредиенты, экспериментировать. Когда-то часто сам себе готовил, а теперь времени жалко. Пойду в магазин — и у меня будет курица. Что ещё надо? Не скажу, что люблю готовить — но могу. Есть нравится. Причём я очень неприхотливый. Я не затягиваю время на еду, ем спокойно.

Когда обедаю, всё время что-то смотрю. Или хороший нравственный фильм, или лекции слушаю. Это тоже наполняет. Наполнился силами, поел, «загрузился» чем-то добрым, хорошим, светлым — и дальше работать.

— Как Вы предпочитаете отдыхать?

— Вы знаете, у меня отдых-работа — это микроциклы. Есть люди, которые работают, работают, работают — а потом в ОТПУСК! Я так не могу. У меня каждый день содержит в себе и работу, и отдых. Вот сейчас у нас с вами работа или отдых? Я не знаю.

Отдых не может быть «овощным». Даже когда я приезжаю на свою любимую дачу, вспоминаю себя в восемь лет, когда приезжал на три месяца. Мы с моим другом Валеркой постоянно выдумывали что-то, ни о чём не переживали. Понимаю, что прошло это время. Не потому, что я не могу сейчас расслабиться и ничего не делать. Я могу — только на два дня.

Прошло время, когда я всё впитывал, и для меня сейчас огромной потребностью является приносить что-то, что-то изменять вокруг себя, отдавать что-то. И без этого не могу! Меня начинает мучить, если я один день дома. После спектакля или какого-то проекта я отдыхаю, пытаюсь встать без будильника, найти какой-то фильм, поесть. Всё равно к вечеру идут мысли: «А что дальше? Вот на горизонте проект, надо подбираться к нему…» Не потому, что я трудоголик и не могу позволить себе отдохнуть. Я не считаю мысли о том, что предстоит делать, пахотой. Отдыхаю в своём деле, потому что — опять же! — я это люблю! А оторви от меня то, что люблю — буду мучиться.

Стоит, кстати, вспомнить пример Прокофьева, у которого было нервное истощение в сталинские времена, когда он постоянно писал музыку, в нём всё это звучало, он забывал поесть, забывал поспать, у него симфонии, оратории, сонаты. Он всё это писал, писал не останавливаясь… Ему порекомендовали санаторное лечение, какой-то диспансер, отправили его туда, а врачам сказали: «Не давайте ему, пожалуйста, писать! Отберите у него всё». Задача была дать покой человеку, чтобы нервная система восстановилась. Он сам не мог остановиться, был настоящим трудоголиком. От недосыпа и недоедания происходит истощение резерва. И у него всё отбирали. Так он находил какую-то спичку горелую, начинал ею писать на кусках обоев… Врачи ему говорили: 

—Ну, Сергей Сергеевич, ну поймите, пожалуйста, ну дайте вы себе отдохнуть немного, ну восстановитесь, выспитесь!

—Вы меня не понимаете! — отвечал он. — Вы не понимаете, что для меня не писать намного труднее, чем писать! Я очень мучаюсь, когда не могу писать, это внутри меня, и мне надо это выразить! Я не могу по-другому!

У меня, конечно, не до такой степени, но, тем не менее, вы понимаете — внутри что-то живёт, просится наружу, и я чувствую себя хорошо, отдохновенно. Это потому, что чувствую себя на своём месте, когда работаю над этим, я этого касаюсь — и оно меня наполняет силами. Наполняет мой день смыслом. Именно поэтому в каждом дне есть и моменты отдыха.

— Как же мы хотим, чтобы у Вас всё было хорошо!

— Дай Бог. Это очень важно чувствовать, что ты не один, что есть люди-единомышленники, которые поддерживают просто по-человечески.

Что касается активного отдыха — возможно… А за границей я не отдыхаю. Приезжаю в гости, посмотреть города, пообщаться. Отдыхаю здесь. Вот тянет меня Душа в Тверскую область, и ничто этого не заменит.

Я бывал на морях, на океанах, но полюбовался экзотикой — и всё! Мне не хватает в этом отдыхе понимания, как я могу там себя применить. Всё равно идут мои собственные мысли, а они связаны с нашей культурой, с нашим сознанием, с тем, что сейчас почему-то искажается, забывается. Словосочетание «русская душа» становится каким-то… неправильным.

Но мне кажется, что только в России держатся за чистоту и возвышенность отношений, которые не являются умозрительным термином. Держатся как за практику жизни, потому что есть в нас то, что необъяснимо, но понятно. Без слов понятно. А как по-другому? Если это убрать — жизнь покатится. Увы, подрастает поколение, которому объясняй — не объясняй, не поймут.  Им невозможно объяснить, потому что истину словами не донести. Слава Богу, что ещё остаются учителя, примеры людей, которые несут от сердца к сердцу что-то, могут своим примером показать, светом в глазах, светом своей жизни. Только так.

— Вы много где были. Где больше всего понравилось? Куда бы хотелось вернуться? Куда хотите поехать в будущем?

— Понравилось везде по-разному. Я прекрасно себя чувствовал в Германии, в Австрии, мы жили в семьях. Когда к тебе относятся искренне, как к гостю, как к сыну, как к брату, как к другу — это замечательно.

Очень понравилось в Италии, особенно климат. Тёплое море. А как там поётся! Сразу всё налаживается, голос звучит сам. Здесь у нас петь трудно. Холодный климат, промозгло, организм защищается, мышцы немножечко подзажимаются. Мешает загазованность, болотистость. И голос — ну откуда он зазвучит? Надо себя заставлять технически. А в Италии организм благодарен, раз — и запел!

Понравилось в Индии. «Город контрастов»… Дворцы и тут же люди в коробках на улице живут… Понравились потому, что есть у них в характере благодарность за каждый день жизни. В этом и мы с ними как-то схожи. Говорят, что русский народ терпеливый, безропотно всё несёт… Не в этом дело. И у нас тоже есть благодарность за то, что имеем. Да, желание лучшего. Но благодарность за то, что есть — мы и блокаду благодаря этому перенесли, и мир спасали на своих плечах, из мировых войн вывозили. Вот это терпение — оно связано с принятием Судьбы, какая бы она ни была, и с благодарностью Судьбе. Вот это нас роднит. Поэтому в Индии ярко, красиво, иногда совершенно непонятно, но привлекательно.

Куда бы хотелось вернуться? Во многом зависит от людей. Хотелось бы повидать моих близких друзей, живущих в Австрии, в Германии. Там живёт женщина, которая зовёт меня своим русским сыном. Мы с ней переписываемся.

А куда хочу поехать — я никогда не был в экзотических странах наподобие Тайланда, Бали, Карибы. Но друзья присылают фотографии — здорово, море! Вот туда я бы съездил. Причём где бы ни был, мне интересно побывать не в дежурных местах, куда все туристы ходят. Нет. Я люблю обязательно свернуть куда-то в гущу, посмотреть, как живут.

Было дело, заблудился в Париже, причём совершенно экстремально. Нас ждал автобус на какой-то площади на берегу Сены. Если по берегу, то всего два километра до Эйфелевой башни. Было немного времени, чтобы купить продукты себе в дорогу на обратный путь в автобусе. И я пошёл с другом, у нас одна купюра на двоих, ещё нужно было разменять её где-то и купить еды. Мы пошли мимо фонтанов, прошли какие-то аттракционы, но магазинов не нашли! Стали углубляться в жилые районы. Зашли в один магазин, во второй. Вроде улочки такие маленькие, но… они идут не прямо, а странными углами. Переходя из одной улицы в другую, ты уже начинаешь путать. Они все похожи, узенькие, дома довольно высокие, и из-за них не видно Эйфелеву башню, до которой два километра по Сене… И уже непонятно, где находишься. Одни и те же баннеры, одни и те же рекламные щиты, одни и те же бутики. И вроде мы здесь уже были — а вроде и нет…

И никто ничего не понимает!!! Я на английском-то два слова знаю, а французы вообще не воспринимают никакой иностранный язык. Спрашиваю: «Где Эйфель»? Они только плечами пожимают. В итоге попался один добросердечный человек, показал направление. Хорошо. Пошли в ту сторону. Опять не выйти из лабиринтов! У другого местного спросили — показывает в другую сторону!!! Что ж делать-то?! Блуждали-блуждали с этими пакетами с консервами, они пальцы режут, денег не осталось ни сантима, наш автобус уходит с минуты на минуту, где он находится — непонятно! Думали, что придётся остаться на улице, есть те самые консервы — и каким-то чудом вышли прямо к этой площади!!! Нас, слава Богу, дождались.

Во Францию как-то больше возвращаться не хочется… Вряд ли, конечно, это связано с нашими блужданиями, просто там неуютно. В Ницце у меня был сольный концерт. Французский менталитет — несколько отстранённый от других. Это нежелание уважать, прислушиваться к другой культуре. Сложно набрать зрителей на концерт, мои агенты замучались. Их спрашивали, кто я такой, пою ли французскую музыку, говорили им, что здесь слышали и не таких… В результате зал набрали, все были счастливы, танцевали под мои песни, благодарили. Но поначалу сдвинуть их с места сложно. Ничего не надо, самодостаточные. Эта страна не показала себя тёплой.

В Греции понравилось. Был в Салониках, Афинах. Тепло, красиво. Вот там культура! Хочется возвращаться туда, где есть культура.

— Самый прекрасный  уголок в мире для Вас — это?

— Это моя дача! Дедовский дом. Мой сосновый лес. Мой дачный посёлок в Тверской области. Заповедный край. Просто святое место для меня. Там мой источник силы. Достаточно на несколько дней туда приехать, и всё. Сходил поздоровался в соседнюю деревню, с лесом поздоровался, со своей полянкой секретной (бойцовскую полянку себе нашёл, где тренировался, как Ван Дамм, на деревьях в 14 лет), и всё это дорогое, пропитанное твоими слезами, потом — вот оно родное. И ты ждёшь встречи с этим местом, как с родным человеком. Есть внутри чувство, что ты боишься не соответствовать ожиданиям, что ли… Ты хочешь отчитаться: вот я такой приехал в этом году, не стал ли я хуже, не стал ли в чём-то циничнее, холоднее, чем был. И  получаешь от них принятие, ответ. Это потрясающе. Есть Родство. Поэтому самый прекрасный уголок в мире — там, где твои корни.

— В чём для Вас заключается Сила Красоты?

— В способности менять этот мир! Сила Красоты — это способность что-то изменить в лучшую сторону, в сторону прекрасного.

—Благодарим Вас! Удачи во всём, пусть мечты сбываются!