— Понимаешь, какая штука, — Зоя нервно теребила нотную тетрадку и прятала глаза от Ивана. Он пытался поймать её взгляд, заглянуть в душу, но никак не удавалось. — Понимаешь, у нас такая огромная страна. Бескрайняя! И здесь, чтобы пробиться в люди, нужно, кроме таланта, ещё столько всего. Так много! Я могу как угодно долго заниматься и даже получать пят`рки за пение и за сольфеджио, и по специальности тоже. Я вообще-то хорошо играю на фортепиано, даже очень хорошо! Но чтобы чего-то добиться, нужны связи, или деньги, или наглость, или и то, и другое, и третье тоже. А у меня нет этого. Нету — и всё тут, и ничего не поделаешь с этим. У меня есть только моё пианино, мои пятерки, мое умение играть. Но таких девочек, которые умеют хорошо играть на пианино, в нашей стране тысячи. И на большой сцене будут выступать только те, у кого есть деньги и связи. Ну и ещё те, у кого есть достаточно наглости и упорства. Понимаешь? Деньги, связи и упорство решают всё. А талант — это недостаточное условие. Если подумать, даже не необходимое. Так ради чего тогда учиться, заниматься, тратить свое время? Ничего у меня всё равно не получится. Понимаешь? Ничего...

Она всё сильнее теребила тетрадку, движения становились всё более резкими, голос срывался. В конце концов из-под очков закапали слезы. Зоя раздраженно стирала их с лица, но они капали снова и снова. Она зашмыгала носом, отвернулась от Ивана, укуталась в свой бежевый плащик и поджала коленки. Совсем маленькая ещё, беззащитная. Сколько ей? Четырнадать? Шестнадцать? Русая коса, очки на носу, синее форменное платье под плащом. Из кармана торчит кремовый берет, а в руках — нотная тетрадка и футляр для очков. Тоненькая вся, как веточка. Потерянная какая-то, словно без стержня внутри.

Иван нашел её возле моста. Поймал буквально в последний момент. Она чуть не сорвалась вниз. Говорит, случайно. Да, знаем мы такие случайности, проходили тысячу раз.

У Ивана был сегодня трудный день. Поймал прыгуна во Владивостоке. Разбудил спящую красавицу в Минске. Вовремя схватил за руку любительницу таблеток в Москве. Теперь вот эта шмыгающая носом мышка на мосту Петра Великого в Питере. А он уже так устал, ему бы сейчас покоя и тишины, хотя бы пару дней... Крылья болят от долгих перелетов, голова гудит. И ужасно хочется спать...

— А если б у тебя много денег было,  чего бы ты стала добиваться?

Зоя повернулась к нему и удивленно посмотрела:

— А откуда бы они взялись, деньги эти?

— Да без разницы, откуда. Вот упали бы с неба. Что бы ты делать с ними стала? Как бы стала пробиваться к большой сцене?

Она захлопала глазами. «Ресницы у нее какие длинные, красивые. Очки не идут ей совсем, делают миловидное личико каким-то слишком строгим. И уставшим…»

—  Наверное, продюсера нашла какого-нибудь... Или, может, наняла бы учителей, чтобы ещё лучше научиться играть.

— Но ты же и так играешь хорошо. И учителя в твоей музыкальной школе хорошие. Зачем тебе другие?

— Ну... я не знаю... 

Она растерянно смотрела на него, и ему наконец удалось заглянуть ей в глаза. Хм, надо же. Сорвалась она и правда случайно. Вот только не понятно, зачем за перила вылезла? Любительница острых ощущений? Не похоже. Что за протест такой вдруг из неё прорвался и потащил её бродить где не надо?

— Зоя...

— Что?

— А ты вообще музыку любишь?

— В каком смысле?

— Да в самом что ни на есть прямом. Любишь ли ты играть на пианино? Нравится ли тебе?

— Ну... Я играю с детства, лет с пяти, у меня хорошо получается, и...

— Да я не про это спрашиваю. Уверен, что получается у тебя отлично. А удовольствие тебе это доставляет?

— Удовольствие?

— Ну да, да! Вот ты садишься за пианино, открываешь крышку — и что чувствуешь?

Зоя снова растерянно захлопала глазами. «Нет, ну надо же, какие ресницы! Дурацкие очки, скрывают такие красивые глаза...»

— Я чувствую... Чувствую, что надо сыграть хорошо. 

— Это мысль, Зоя, а я тебя про чувство спрашиваю. Что ты ощущаешь? Покой, радость, волнение?

— Н-нет... Я просто... сосредотачиваюсь и играю. И всё. 

— И тебе нравится то, что ты играешь? Тебе радостно от этого?

— Ну... Если учитель говорит, что я сыграла хорошо, то я довольна. 

— А когда нет рядом учителя, когда ты играешь дома?

— Дома мама слушает, как я играю. И говорит, хорошо я сыграла или плохо.

— Ну а если мамы нет дома? Предположим, мама ушла в магазин, а ты села играть.

Зоя вдруг заулыбалась и замотала головой.

— Когда мамы нет дома, я никогда не играю.

— Вот как... Любопытно. А что ты делаешь?

— Я рисую...

Как она это сказала... Губы изогнулись в непроизвольной улыбке. Такая светлая, чистая, удивительная улыбка. Щеки раскраснелись, как будто она говорила о чем-то стыдном. 

— А что ты рисуешь, Зоя?

— Да всякое... Хочешь посмотреть?

— Спрашиваешь! Конечно, хочу!

Она утёрла слёзы и опять заулыбалась, торопливо развернула тетрадку, открыла её с обратной стороны. И тут уже удивленно заморгал Иван: весь последний лист был изрисован крошечными узорами. Райские птицы, кошки, слоны, цветы и деревья, морские волны и солнечные лучи — всё переплеталось между собой в причудливой мандале, раскрашенной всеми цветами радуги.

— Это очень красиво...

Он действительно не мог оторвать от рисунка взгляд.

— Чем ты рисуешь?

— У меня есть набор цветных шариковых ручек. Мама купила мне, для школы, чтобы можно было выделять цветом названия параграфов в конспектах, ну и чертить всякие таблицы, схемы...

Зоя как будто извинялась за то, что у неё есть этот набор ручек.

— А ты ещё что-то рисуешь, кроме мандал?

— Кроме чего?

— Вот такой рисунок в круге называется мандалой, ты не знала?

— Нет... Я просто рисую всё, что придет в голову, пока...

— Пока что?

— Ну... пока никто не видит...

— Ты скрываешь от всех, что умеешь рисовать?

— Маме не понравится это. Она скажет, что я трачу на ерунду то время, которое предназначено для занятий музыкой.

— Ты уверена в этом? Может, она скажет что-то совсем другое?

Зоя вздохнула.

— Я когда-то хотела заниматься  танцами... Но мама сказала, что это мешает моей успеваемости в музыкальной школе. И я перестала ходить в студию. Думаю, с рисованием будет то же самое. Мне не хотелось бы, чтобы она отобрала у меня мои рисунки и ручки.

Она поспешно закрыла тетрадь и прижала к себе. «А девочка-то талантливая, — подумал Иван. — Вот только талант её вовсе не в игре на фортепиано. Хотя и тут она многого достигла. Но истинное призвание — рисование. Это же очевидно. Вот что ей нравится!»

— Зоя, а что если бы у тебя было много-много денег и много-много цветных ручек, сколько угодно, целый огромный ящик ручек и самая лучшая на свете бумага. Что бы ты тогда сделала?

— О... Я бы много чего сделала...

Зоя совсем раскраснелась, словно  загорелась изнутри. Она пару раз поправила сползающие с носа очки, а потом и вовсе сняла их, чтобы не мешали. Большие распахнутые глаза как будто стали ещё больше и ярче.

— Ну, я бы сделала свой журнал. Знаешь, там можно было бы писать о музыке, о жизни, обо всем на свете! И обязательно каждую статью оформила бы картинками. А ещё там были бы раскраски. И для детей, и для взрослых. Ещё я бы занималась благотворительностью. Я бы давала концерты в детских домах. И рисовала бы с детьми. Учила бы их раскрашивать картинки. Ещё я бы нарисовала иллюстрации ко всем своим любимым сказкам. Бабушка читала мне в детстве много сказок, но картинок в книжке не было. И мне так хотелось нарисовать каждую-каждую сказку! Если бы у меня было много времени, я бы обязательно это сделала. И ещё нарисовала бы иллюстрации к книжке, которую подарил мне недавно друг. Она о любви, о жизни...

— Зоя... 

— Что?

— Хочешь, мы прямо сейчас пойдем вон в тот канцелярский магазин, и я куплю тебе ящик цветных шариковых ручек и пачку самой лучшей бумаги?

Она вдруг замолчала, отвернулась, снова нацепила очки. Вздохнула.

— Нет, не нужно. Как я объясню это маме? И потом, мне домой уже пора. Я задержалась, она будет ругаться. 

— Я провожу тебя.

— Нет, спасибо, я добегу сама.

— Нет уж, я провожу. И прослежу, чтобы ты шла по тротуару. 

— Мама не любит, когда я прихожу не одна. 

— Ладно, хорошо. Иди.

— Спасибо, что не дал мне упасть.

— Не за что.

Зоя смущённо улыбнулась и побежала к дому. Иван незаметно шёл за девочкой, не упуская её из виду. Боялся, что она в задумчивости полезет через дорогу на красный или просто упадёт где-нибудь. Но она добежала благополучно, поднялась на третий этаж, скинула ботинки в прихожей. Похоже, мама даже не заметила того, что дочь пришла на полчаса позже обычного.

Иван долго сидел на детской карусельке в соседнем парке. Смотрел, как закат опускается на город, как зажигаются огни в окнах. Потом окошки стали гаснуть, а на небе зажглись звёзды. Санкт-Петербург погружался в сон. Наступало время, когда можно что-то изменить, достучаться до тех, кто не способен услышать голос судьбы в бодрствующем состоянии. Когда можно немножко помочь тем, кто плохо слышит и себя самого, и других.

Сначала Иван зашел в Зоин сон. Она спала крепко и с улыбкой на губах. Ей снилась картинная галерея, в которой были выставлены её работы. Красивейшие мандалы, портреты разных людей, абстрактные изображения. «Надо же, какая у неё, оказывается, богатая фантазия!»

Потом Иван зашел посмотреть, что же снится Зоиной маме. Оказалось, ничего. Она, похоже, много работает и сильно устаёт. Видимо, она растит дочку одна — в комнате, кроме неё, никого нет. Что ж... Пора показать ей кое-что красивое...

Иван аккуратно взял отрывок Зоиного сна со всеми картинами из галереи и перенес их в сон Зоиной мамы. Картины медленно поплыли перед её глазами, поражая воображение буйством красок, точностью линий, красотой композиции. Сначала мама испуганно замерла, а потом великолепное зрелище захватило женщину полностью. Она ходила от одной картины к другой, восхищённо рассматривала каждую деталь.

— Какая красота! — проговорила она во сне.

— Эти картины нарисованы очень талантливой художницей, и её судьба зависит от вас, — сказал ей Иван. Больше ничего он сделать не мог. Здесь заканчивались его силы — он сегодня и так много работал, совсем выдохся. Он сделал всё, что смог.

Ах нет, еще не всё... Он тихонько перевернул Зоину тетрадь, которая лежала на кухне рядом с чашкой недопитого чая. И открыл на последней странице — там, где красовались птицы и цветы, слоны и кошки.

Утром Зоина мама проснулась отдохнувшей и в прекрасном расположении духа. Из кухни доносился аромат любимого кофе: кофемолка включилась автоматически. Женщина сладко потянулась и уселась в любимое кресло у окна. И тут ей на глаза попалась Зоина тетрадка. 

— Что это?

Она удивленно перелистывала странички и рассматривала кошек и птиц, деревья и волны... 

— Словно из моего сна. Боже мой, какая красота!

— Это просто я рисую, когда есть свободная минутка...

Зоя стояла на пороге кухни, в смешных тапочках на босу ногу и в клетчатой пижаме.

— Это ты нарисовала? — мама от восхищения забыла, как дышать.

— Да... 

Зоя боялась, что мама сейчас будет говорить, что нельзя тратить время на такую ерунду и что нужно усерднее заниматься музыкой. Но мама вдруг спросила:

— А чем это нарисовано?

— Это... ну, те ручки, помнишь? Ты мне купила, для конспектов...

— Ручки?

— Да, шариковые ручки...

Зоя сжалась в комочек. Вдруг сейчас мама заберёт весь набор и скажет, что рисование отвлекает от музыки?

Но мама сказала:

— Собирайся, пей чай. Мы сейчас же идём в магазин покупать тебе целый ящик шариковых ручек. А ещё кисточки, краски и целую кучу альбомов для рисования. И по дороге зайдем в оптику, вчера я видела там новые контактные линзы, их можно носить даже детям. А то во время уроков рисования очки будут сползать на нос, это ужасно неудобно. 

И тут на лице Зои появился лёгкий румянец и удивительная, самая красивая в мире улыбка.

(Это эссе из цикла «Сновидец», который размещён на странице автора https://www.proza.ru/avtor/annaostrovskaya. Добро пожаловать!)