Очень-очень давно у меня уже была собака. Познакомилась я с нею на шестой день после её рождения — это был щенок бабушкиного пуделя. И с первого и до последнего дня относилась к ней как к человеку. Мне кажется, все, кто с нею был знаком, относились к ней именно так. Хотелось бы надеяться, что она прожила в нашем доме счастливую жизнь, по крайней мере 10 из 12-ти лет своей жизни. Последние два года она тяжело болела, у неё был рак языка, и, к сожалению, после трёх операций нам пришлось её усыпить. Чувство вины и потери осталось со мной, наверное, навсегда. Хоть умом я понимаю, что другого выхода у нас не было, но принять ситуацию я так и не смогла.

Я повзрослела, прошло очень много лет. Вышла замуж, родила прекрасную дочь, развелась, уже десять лет воспитываю ребенка одна, и вот наконец дочка доросла до того момента, когда ей очень захотелось собаку. А я не могу… Я не могу себе даже представить, что в моем доме появится какая-то ДРУГАЯ собака. Не та… К тому же я не могу себе представить, что снова придется переживать боль потери. У моей бабушки было много собак. Одних держали во дворовом домике, другие жили прямо в доме, все были очень любимы. И всех было больно терять. Пережить такое снова? Нет…

Но время шло. Моя дочь росла. И постепенно мы понимали, что без собаки наш дом существовать просто не может. Как будто над ним витает тень собаки, и пока не появится в доме живой щенок, мы так и будем грустить и завидовать другим собачникам. Моя подруга Таня сформулировала это так: «Как будто у вас в доме всегда было место для собаки, и оно пустовало и болело. А потом просто раз — и заполнилось». Оно заполнилось, когда мы взяли в дом Масю.

Для меня это было очень страшное решение. Я ужасно боялась не справиться. Мася выбрала в качестве хозяйки мою дочь, а меня первые дни воспринимала просто как бытовую технику для приготовления котлет и сосисок. Но по ночам дочка боялась оставлять щенка у себя, боялась не заметить её ночью, наступить или прижать. Поэтому после полуночи я забирала Масю к себе в комнату.

Мася садилась на уголок моего дивана и смотрела на меня. А я смотрела на неё. Мне очень она понравилась, с первого взгляда. Но я не могла её полюбить. Смотрела на неё и понимала: она невероятно умильная собака, она идеальная собака, она мне очень нравится. Но я не могу ее любить, не могу привязаться к ней. А Мася совершенно не скучала по прежнему дому и вела себя так, будто жила у нас всегда.

Я разрешала ей спать в ногах, но не разрешала лезть на мою подушку. У меня же аллергия, мало ли что. Мася безропотно засыпала в ногах, а просыпалась уже на подушке. В её взгляде утром было написано: «Ну вот видишь, я лежу возле твоего носа, и ты прекрасно дышишь, хорошо спишь и не болеешь. Я не страшная». И я просыпалась каждое утро и не могла её ругать, потому что видеть утром её умилительную морду было так приятно.

Я держала ее на руках очень аккуратно. Чтобы не дай Бог не прижать слишком сильно. И чтобы самой не прижаться слишком сильно и не полюбить. А Мася обхватывала лапами мою шею и прижималась ко мне сама. Ведь она просто малюсенький щенок, которого забрали у мамы и которому необходимо чувствовать тепло и поддержку.

Каждый вечер Мася требовала, чтобы мы её искупали. Она плескалась в тёплой воде (мы наливали ей сантиметров 5 воды, чтобы мокрыми были только лапки) и смешно хрюкала носом. И её потом нужно было держать в махровом полотенце и тоже прижимать к себе, чтобы не убежала, пока лапки не подсохнут.

Каждый вечер она закапывала свою еду на моём диване. Я пыталась ругаться, но воспитатель из меня получился никудышный — меня умиляют её шалости, и ругаться я всё равно не могу. Однажды она разгрызла сосиску пополам, половину съела, а вторую принесла мне и положила на подушку. Надо было отругать. А я заплакала. Со мной сто лет никто не делился сосиской.

Моя дочка была очень нежным ребенком. Мы много обнимались и могли часами болтать. Сейчас она взрослеет и, конечно, начинает потихоньку отделяться. У неё свои интересы, свои друзья. Мы по-прежнему очень близки. Но её уже не нужно кутать в махровое одеяло, укачивать перед сном и разрезать ей сосиску на крошечные кусочки. И я бы очень хотела делать всё это для второго ребенка, но родить его пока не с кем. И Мася с этой своей половиной сосиски крадучись пробралась в то место моей души, где много-много никому не нужной заботы и любви.

Прокралась и потихоньку начала осваиваться. Каким-то своим хитрым собачьим чутьём она поняла, что теперь можно. Сначала она перестала кусать меня и стала гладить лапой. Я просыпаюсь утром, а меня гладят лапой. Иногда по лицу… Но очень ласково. А ещё она забирается подмышку и засыпает. А ещё она приходит и сворачивается клубком на коленях, пока я печатаю что-то на клавиатуре или разговариваю по телефону. Она приносит мне тапки, чаще всего не мои, а дочкины. Она будит меня грохотом пустой миски, брошенной на пол возле моей кровати. Она ловит для меня улиток и кузнечиков на даче. Она заставляет меня в любую погоду подниматься из-за стола и идти на прогулку. И по-прежнему подолгу просто сидит напротив меня и смотрит мне в глаза. Как будто спрашивает: «Ну как, ты уже готова любить меня?». И я беру её на руки и прижимаю к себе. И дочка тоже приходит обниматься, и кажется, что мы справимся с чем угодно. И все проблемы кажутся меньше. Какие-то дочкины неурядицы в школе, мои переживания по поводу работы и здоровья, бытовые трудности — всё это такая ерунда.

Неделю назад Мася заболела. Проглотила крошечный кусочек губки для мытья посуды. Казалось бы, он должен просто выйти и всё. Но нет, малышку всю ночь рвало, губка вышла не сразу, и я очень испугалась за собаку. Утром на всякий случай мы пошли к ветеринару, сделали рентген, убедились, что с животиком у Маси всё в порядке. Собака жалась ко мне, вздыхала, уткнувшись носом мне в плечо, и отказывалась есть. Сколько же было счастья, когда она наконец покушала, поправилась и повеселела.

Мы успели обойти пешком весь район. Мы успели съездить к моим родителям на дачу, изучить там каждый уголок и покусать каждую улитку. Мася моментально завладела сердцем моего сурового папы, а моя мама вообще влюбилась в неё с первого взгляда. Хотя много лет назад они оба зареклись когда-либо снова брать в дом животное. Все зароки полетели подальше, как только Мася вильнула хвостом и лизнула им руки.

Дочку Мася слушается беспрекословно. Они поделили территорию, и теперь Мася не заходит в дочкину комнату без спроса. Зато уж если её позвали, бежит стремглав и кидается обниматься со своей маленькой любимой хозяйкой. А меня она продолжает разглядывать. Садится прямо напротив и смотрит в глаза. С каждым днем она садится всё ближе и ближе. На один шажок, ещё на один. Сегодня утром она вдруг вытянула обе лапы и потрогала меня пальчиками. Мол, я сижу вот тут, далеко от тебя, но на самом деле я могу дотянуться. Хочешь ли ты этого?

У неё пушистая шёрстка и смешные уши. У неё дурацкая привычка грызть всё подряд. А ещё она иногда теряет равновесие и смешно переворачивается через голову.

По вечерам она запрыгивает на моё одеяло и топает по мне лапами. Приходит к моему лицу, долго смотрит мне в глаза, гладит меня лапой и уходит спать на пол, рядом с диваном. Утром она неизменно просыпается на моей подушке, и я всегда радуюсь, увидев её очаровательную морду.

И я её обнимаю, прижимаю к себе и понимаю, что в моём сердце для неё уже появилось отдельное место.

Сегодня малышку забрали на дачу. Мы пришли домой из школы, а дома пусто. Нет собаки. И я сижу и плачу. Я понимаю, что это слёзы по той, давно ушедшей из жизни, любимой собаке. Потому что её тут нет, даже когда тут есть Мася. Это болит вина и пустота в душе. Наверное, слёзы никогда не закончатся. Но я точно знаю, что когда вернется Мася, в моем доме её будет ждать её место, её миски, её котлета, её игрушки, её подушка и много-много моей любви, предназначенной именно для неё и больше ни для кого другого. И она посмотрит мне в глаза и увидит, что уже можно обнаглеть и лизнуть меня в нос...