Дела давно минувших дней дают пищу уму. Они были разные по значимости для нашего с вами благоденствия. Видится мне в некоторых обстоятельствах такой знак: оно вечно юное, древо жизни, и есть люди, что поддерживают проявления бытия в непрерывности существования.

История, о которой рассказываю, пусть и не детективная, но имеется в ней череда причинно-следственных связей. О ней поневоле задумаешься.

Для моих наблюдений всё началось с телевизионной передачи. Показывали красивую березовую аллею где-то в Подмосковье. Сквозь завесу полупрозрачных крон падал на землю животворный свет. Дорожка под сияющим зеленоватым шатром всё длилась, длилась, она уводила куда-то вдаль и чарующе звала пройтись по лесу в неге отдохновения. Диктор тем временем приводил какие-то цифры, факты, называл имена собственные — короче, выдавал информацию касательно березового чуда. Это пролетало до поры мимо сознания моего, но вдруг уловил кое-что знакомое. Стал вглядываться пристальней, прислушиваться внимательней. Ба! Мой скромный домик стоит в аккурат с волшебно-прекрасной аллеей рядышком. Но заходить туда приходилось нечасто, потому и не узнал родных мест.

Дорожку завлекательную, ровный строй белокорых деревьев не пропустишь, коли выберешься из Москвы по Киевскому шоссе и доедешь до посёлка Румянцево. И пойдешь мимо заборов в деревню Говорово, оставляя справа поле, потом липняк. Затем свернёшь, уважая тропку, налево — вот он, высокорослый березняк! Пройдешь его, ан уже и деревня совсем невдалеке, однако не она сегодня цель путешествия. Туда можно и не ходить, просто неплохо погулять по лесу. Вот и гуляю мысленно, вспоминаю, как диктор с удовольствием поведал нам о любителях природы.

Облюбовали аллею местные ребята. Для какие надобностей? Так ведь понаделали скворечников, понавесили домушек для птиц. Их там поселилось столь много, что птичьи песни по весне звенели на всю округу. Ой, до чего верно говорил телевизор! Я и сам заслушивался, что ни тёплый вечер, соловьиными трелями. А когда однажды приметил стайку бойких синиц, обрадовался, начал подбрасывать им хлебные крошки. Мы повесили возле дома пакеты из-под молока, предварительно вырезав в них отверстия, и насыпали всякого угощения.

Было дело — подобрал в кустах сорочьего сына. Видать, выпал из гнезда и очутился «на мели». Наше семейство дало ему имя Гоша. Растили его в картонной коробке, предлагая на обед дождевых червяков, и он никогда не отказывался перекусить. Потом сорочонок у нас научился летать, и я с месяц продолжал подкармливать малыша. Он планировал с высоких кустов, садился мне то на руку, то на плечо. Но вскоре так окреп и осмелел, что отправился покорять мир, и мы уже стали не нужны ему. Счастливого пути, Гошка!

Наверное, ребята местные, понимая птичьи нужды, тоже понаделали кормушек для песельных летунов. Для всех птах, которые поселились на аллее. Щелкайте себе подсолнухи! Уж что было, то было, в пустующем ранее березняке вдруг завелась всяческая живность. И довелось мне через пару лет подивиться на здешнее проживание братьев наших меньших.

Проведали про кормную аллею — кто бы вы думали?! — ежи. То ли просыпавшиеся кусочки хлеба и сала их привлекли, то ли что… Осмелели путешественники, начали осваивать окрестности, и вот один из них стал моим соседом. Впрочем, лучше по заведённому порядку бытописания. Помню, возле сарая у меня лежали еловые подпорки. Стройные и крепкие, они как нельзя лучше подходили для яблонь. Летняя мокреть навалилась на плодовые деревья, и в августе — в пору, когда наливались плоды — подпоркам не нашлось дела. Негусто уродили яблони. Вот и полеживали себе преспокойно жерди. Ближе к зиме их засыпало опавшей листвой. И с одного бока под еловой кладкой обосновалась мышиная семейка, а с другого бока — ёжик. Скрутил себе гнездо из волосинок, что обронили в поле лошадиные хвосты, добавил пёрышек, что повыбрасывали из старых скворечников озорующие вороны. Стал жить-поживать. Волнуемый духом мышиным, не раз пытался просунуть он своё острое рыльце к мышкам, чтобы позавтракать одной-другой. Однако те, поселившиеся первыми среди жердей, не давались ему в зубы и не покидали свой дом, на строительство которого потратили немало сил. Храбрая семейка шевелилась себе, работала — рыла норки и отнорки, попискивала, выходя подышать свежим воздухом. Ёжик, слыша беспардонные шорохи, волновался. Фыркал, досадуя на свою толщину, которая мешала ему подлезать под кладку. Потом ему надоело переживать попусту, и он улегся поспать — на всю зиму.

Пришло тепло с Атлантики, ветер принёс мокрую взвесь. Гнездышко спящего толстяка промокло от талой воды. Он проснулся и, похрюкивая, прошёлся вдоль общего дома. Что такое! Никак в мышиной семье прибавление? Я узнал об этом раньше, теперь прознал и он. Представьте себе, о чём пошли у него мысли. Ведь прибавилось голосков. Ишь, какие тоненькие да слабенькие! Однако малышня весёлая, скучать не даст. Ну, и пусть пищат огольцы. С ними необязательно скучать, оно и очень даже хорошо. Смотрю – не спеша направился вдоль забора. Не захотел по прежнему распорядку лезть под жерди. Так и жили соседи. Мирно, спокойно. А тут как-то понадобились жерди. Кладку пришлось порушить. От забора ёжик проводил грустным взглядом удаляющуюся в неизвестном направлении семейку. Так вот получилось — не побежал за пищей. Бывайте, мышки! Может, свидимся когда. И он, похрюкивая, полез под сарай, где у него уже было новое приготовлено гнездо. О чём думал загостившийся у меня лесной пришелец?

Кто ж его знает, колючего странника. Наверное, размышлял в мирном направлении: интересно, а будут ли у меня зимой подселенцы с тонкими голосками? Во всяком случае, жизнь без соседей, уверен я, показалась бы ему теперь скучной. Пришла зима, но под сарай, чтобы полюбопытствовать насчет ежиного житья-бытья, не полез я — другое со мной приключилось.

Берёзовая аллея, когда кроны деревьев сблизились, стала защищать лужи на дорожке от припека. Известно, лес влагу сберегает — сам ею подпитывается, других угощает охотно. А чего сарафанистым красавицам не благоденствовать, не расти ввысь ли, вширь ли, коли пронырливые птахи не дают ходу ни вредным жукам, ни прожорливым гусеницам? В тенёчке теперь лягушкам можно порадоваться жизни, более влажной и неизмеримо более способной. Прогуляешься так-то по аллее в начале жаркого лета и заметишь: в лужах плавает, отдавая млечным блеском, лягушачья икра. Здешние бочажинки отныне пересыхали со скоростью определённо замедленной, и всё это давало маленьким квакшам верный шанс выжить. Как говорится, аукнулось.

Декабрьской порой эхо прозвучало не менее звучно. Была у меня одна встреча, когда никаких визитов ждать не приходилось. Уже и на лыжах походили ребята по сугробистому снегу, и на санках покатались по утоптанным тропинкам просёлка, как вдруг нежданно-негаданно прикатила по талым снегам оттепель в распахнутой от жары шубейке. Пошла она устанавливать посередь зимы свои порядки. То ей не так, и это плохо. Растопила глубокие снеговые заносы в оврагах. На опушки взглянешь — там лежит ноздреватыми комками отсырелая соль. Разве приключилась короткая робкая оттепель? Нет, пришла тяжёлой хлюпающей поступью долговременная оттепель. Целое событие в декабрьском лесу!

Ну, насчёт деревьев — тут всё понятно. Им на роду написано терпеть капризы непогоды. Куда убегут осины и клёны? Где спрятаться елям и соснам? Стой и терпи, как погуливает ветер и сеют ледяную крупу прохудившиеся в одночасье небеса. Дерево не лягушка, в пруд оно живенько не залезет и не зароется в мягкую тину.

Подошёл я к клёну, что рос у меня за погребом, посмотрел на него, посочувствовал бедняге:

— Был бы ты лягвой, дружище клён, дремал бы сейчас где-нибудь в глубоком бочаге. Кто хорошо устроился на зиму, так это здешние лупоглазые. Красавицы зеленопузые. Спят себе и ног не чуют. Как говорится, без длинных задних ног почивают.

Клён помахивал голенастыми ветвями, усыпанными прозрачными капельками измороси, и молчал. Ответить не может, да и что ему сказать, коли обрести речь? О хитромудрых лягушках — чистая правда. Вся, как есть, без утайки.

И вот здесь-то услышал я за дверью погреба ворчливое бормотанье. Бормотливое бултыханье. Тут, по соседству с забором, был вырыт у меня довольно объёмистый погреб. После того, когда выбрали из него поздней осенью овощи, стоял он почти месяц пустой. Кто же мне из подземелья противоречит? Отодвинул я щеколду, распахнул волглую дверь: ну, давай поговорим! какой такой смельчак обосновался в сыром и не очень уютном укрытии? А там и не спорщик вовсе. Именно что квакушка, имеющая горячее желание прыгать туда и сюда. Спать же нисколько не помышляющая. Та самая лягва, которой сколь воды ни пить — волом не быть во веки веков.

Выпрыгнула из воды, взобралась на ступеньку и на меня поглядела вопросительно. Со смыслом вопрошает лупоглазая. Дескать, ты что, человече, плетёшь про лягушек? Не все мы спим зимой. Вот я, например, забралась в тёплое подземелье и в ус не дую. В тутошней водичке бултыхаюсь, с кирпичных стен слизываю длинным языком комариные поселения. Всяких жучков, мокриц собираю. И ничего покуда — жива, пребываю в добром здравии. Мороз не страшен здесь. А лето придёт — переберусь в пруд. Да уж, тут лишнего не скажешь: в деревне Говорово действительно очень вместительный водоём. Кое-кто решил, значит, у меня в погребе сделать остановку. Устроил передышку на пути из Березовой аллеи в более благополучное местообитание. Ладно, весна придёт, и тебя, путешественница, переправлю куда потребно. У меня в заборе есть щёлочки. Свободно попрыгаешь по тропке в Говорово.

Выходит, ожила Березовая аллея по всем азимутам, наполнилась жизнью. Помолодела при переговорах скворушек, при неустанных соловьиных трелях. А как же молодые старатели, неужели не ощутили они, сколь блаженно здешнее пребывание для зелёного мира и его обитателей? Даруя заботу природе, разве не помогали они торжеству жизни, и торжествующая аллея не вошла юной своей силой в сердца молодых? На мой взыскующий взгляд, на пристально-изучающий погляд, как раз и вошла.

Я видел: именно здесь усиливалось взаимное тяготение душ юных. Если не поклонение, то уж заинтересованное внимание — это несомненно. Оно звучало вот так — песней, в веках не знающей поражений. Чистая и тихая, искренняя и доброжелательная мелодия. И слова, невысказанные и всё же произнесенные, потому что слишком видимыми были непридуманные молодые чувства. Частенько замечал здесь велосипедистов. Сколько им лет насчитал, вам знать зачем? Катались тут, а если находились при всём при том на вылете из стен средней школы, то и счастливого им пути во взрослую жизнь! Хорошо укатанная тропа меж берёзовых стволов. Животворно-прекрасен свет, льющийся сквозь кисею листочков. Таинственна тишина, в которой душа тянется к душе.

Прошелестев шинами, велосипеды — гляжу опять! — закачались на еле приметных неровностях дорожки. Словно вступили в старинный танец, где движения чудесным образом плавны и проникновенны. Плывут почти неслышные — оранжевый и зеленый. Один от другого едут не близко, однако и не очень далеко. Будто корабли, идущие параллельным курсом, плывут в окружении берёз, этих по-доброму настроенных зрителей, которым велосипедные танцы не надоедают никогда.

Зелёный осторожен. Он не наедет на упавший сук — обогнёт его по длинной дуге. Притормозив, минует на самой малой скорости глинистый бугор, который может крепко тряхнуть переднее колесо. Нет, он не так чтобы слишком степенный: любит быструю всё-таки езду. Как полагается надежной стальной машине. Хорошо видно, что есть у него некие соображения — не по сердцу проколы шин и восьмерки на колесах. Любит в езде сосредоточенность, этот светло-зелёный: что на мягких поворотах, что на резких виражах. И то ещё можно приметить, как склонен к соседству ярко-оранжевого.

Впрочем, за оранжевым, шаловливо-бедовым, необходимо приглядывать. И очень даже, поскольку несдержан слишком, горяч сверх меры. То и дело его заносит. Туда — на острый сук. Сюда — на коварный холмик тропы. Приходится подсказывать, сдерживать соседа, задавая ему ритм движения, не позволяя лихо скакать по кочкам и увиливать в сторону. С ним, конечно, трудно. Однако же — интересно. И потом… сила видна в стремительных оранжевых линиях! Приятно сознавать, что яркую молнию всего одним словом можно поставить на место, сделать послушной, доброжелательной и ласковой, дать ей ума и…

В капле росы отражается мир, а юность его увидел я в Берёзовой аллее, в её скворечниках, в танцах велосипедистов, в соловьиных трелях.