Счастье... это просто.

Тогда, борясь с переменчивым настроением и депрессиями, захлёбываясь в слезах и истериках собственного производства, я не подозревала, что смогу стать настолько счастливой. В жизни так бывает иногда... Когда за одним, двумя, тремя неудачными знакомствами следует судьбоносная встреча, переворачивающая все азы твоего мироздания. И ты понимаешь — вот оно, счастье... И надо всего лишь не сидеть и ждать, надо искать и находить, ошибаясь, натыкаясь, как слепой котенок, на окружающие тебя предметы, но искать то единственное, то бесценное, что заставит тебя улыбнуться даже в самый ненастный день. Уже завтра...

Улетая в Баку, я улетала от себя. От своих мыслей, проблем, решений, людей, называющих себя моими друзьями. Серебристый лайнер утробно урчал двигателями, нетерпеливо дрожал и всем своим видом высказывал своё неприязненное отношение к земле. Ему хотелось взмыть в небеса... Выше деревьев, выше домов, выше птиц, выше облаков. Туда, к самому солнышку...

Наконец взлёт разрешили. Самолёт, покачиваясь, выруливал на взлётно-посадочную полосу… Остановился, словно ещё раз убеждаясь, что на земле ему не место, потом дёрнулся и начал набирать скорость… Жадно, резко.

...Через несколько секунд мы уже плавно набирали высоту, скользили через воздушную пену облаков, молочно-белую, кудрявую, похожую на сладкую вату. Облака обнимали нас своими пушистыми лапками, нежно прижимаясь к корпусу самолета.

Далеко внизу мелькают города и городки, деревни, села, леса. Огромные поля, словно лоскутные одеяла, извилистые русла рек и речек. И миллионы людей, которых ты совершенно не видишь, но которые видят тебя. Твой самолет. Там, на земле, у каждого из них свои проблемы, печали, радости и события и именно сейчас, именно в эту минуту.

А потом я увидела Его. Море. Кое-где змеиными языками проступали отмели, островки и прибрежные полосы. Ровная, тёмно-синяя гладь воды. Ровная, светло-синяя гладь неба. Яркое солнце. Наверное, так выглядит Вечность.

Было видно, как внизу, под нами, ветер гонит волны-барашки, пенящиеся, игривые и такие беззащитные. И только с нашей высоты не было видно всю ярость, силу этих волн, их первозданную мощь, дикость, неукротимость.

Горы, появившиеся справа, своими вершинами шнуровали облака. Даже находясь в салоне лайнера на почтительном расстоянии, ощущалось их величие и мудрость. Горы не боялись ни моря, ни ветра. Они просто — Были. Были свидетелями войн, поражений и побед, таинства рождения и смерти, слышали многочисленные молитвы и хвалебные песни, ловили взгляды восхищённых туристов и уставших горцев.

Самолет накренился, описал плавный полукруг и начал заходить на посадку. Город был где-то вдалеке, затянутый белёсой пеленой. Повсюду вокруг аэропорта виднелась только полу выжженная земля с редкими кирпично-песочными домиками, нефтяными ногами-вышками и сиротливыми деревьями тускло-зеленого цвета, которые скорее стыдились своего вида и того, что выросли здесь.

Наш самолёт устало, но довольно вздрогнул, коснувшись земли. Побежал по бетонной дорожке и доверчиво, почти по-щенячьи, уткнулся носом в рукав-приемник аэровокзала. Напоследок подмигнул солнечным бликом на своих широких крыльях и заглушил двигатели.

К дому мы ехали, петляя, по набережной Каспия, по узким, длинным улицам, залитым солнечным светом. Дорогу обступали невысокие серые домики, словно сошедшие с картинок старой Италии, магазинчики с яркими вывесками, стройные оливковые деревья, лохматые гибискусы и роскошные кусты цветущей и благоухающей мальвы. Город казался нарисованным, а не реальным. Каждый дом был персонажем огромной картины, диковиной пьесы жизни, со своим характером, привычками, манерой общения с жильцами и прохожими, не говоря уже о том, что у каждого за могучими каменными плечами была своя, совершенно уникальная история жизни.

Центр города поражал своими аккуратненькими домами с резными балконами, увитыми виноградом, которые бросали робкие тени на брусчатые улицы. Пальмы гордо шелестели своими огромными веерными листьями под едва уловимые порывы ветра. Горные склоны старческими морщинистыми пальцами охраняли город.

Запахи горячего асфальта, цветов и пыли смешались с запахами, доносящимися из многочисленных кафе и ресторанчиков.

Время, едва касаясь городских стен и улиц, замедляло свой бесконечный бег. Наверное, даже Ему хотелось отдохнуть на склонах гор, любуясь морскими пейзажами, прогуляться в тени огромных сосен в парке, позагорать на пляжах или побродить по узким улочкам Старого города, отдаться на растерзание ветрам на Девичьей башне. Время было влюблено в замершие часы, в каждый камень старых стен, в суровость выжженных солнцем горных хребтов, в нежность белоснежных цветков гибискуса.

Старый город жил своей жизнью. Окруженный высокой и неприступной стеной-крепостью, Старый Баку оставался преданым песочной серости стен, улочек, очень узких и петляющих вокруг домов, пышных виноградников, обнимающих балконы и ветрам, по-дружески треплющим его шевелюру крыш. Старый город был надменно важен. Детвора, наполняющая шумом дворики и улицы, никак не вписывалась в картину почтения и молчания, но, тем не менее, была неотъемлемой частью её. Хотелось дотронуться до стены и почувствовать тепло и силу, и простоту самого бытия. Казалось, что именно эти стены хранят все секреты и законы жизни и запросто раскроют вечные тайны любому прохожему, прикоснувшемуся к ним душой. Старый город был немощен в своей вековой печали, которая пылью играла у каждого порога и вместе с тем был преисполнен торжественностью. Сочетание не сочетаемого поражает даже самое смелое воображение. Здесь, под защитой стен, было уютно, как в объятиях мамы, и хотелось остаться навсегда, спрятаться в бесконечности лестниц и переулков, хотелось найти поддержку в окнах, смотрящих на тебя с нежностью и заботой, словно бабушкины глаза.

Вечер спускается мягкой поступью кошки, выпуская коготки-фонарики в еще оживленные проспекты, потягиваясь вереницей машин и маршруток. Люди, с уставшими улыбками, небо, уставшее от солнца. С последним лучом, исчезающим за горизонтом, город облегченно вздыхает, предвкушая редкую ночную прохладу, стряхивает пыльную усталость рабочего дня, оживляется озорным светом бульварных огней.

Звезды висят на созвездиях-ветках, как спелые яблоки на ветвях яблони. Невероятно близко. Огромная, желтеющая луна замерла над морем. Слышны редкие и тяжелые вздохи моря. На какое-то время по улицам рассыпается, как хлебные крошки, молодежь.

Чем светлее становится небо, тем более звенящей кажется тишина.

Солнце было ещё сонным, показавшись над горизонтом, тянулось и распрямляло свои лучики-руки, касаясь сначала горных вершин, крыш домов. Оно не было ещё агрессивным, не слепило глаза, не жарило изо всех сил. Оно было очаровательно-добрым, огромным, лежало на ладошке-море.

Утро встрепенулось угуканьем горлиц. Город просыпался, умытый редкой утренней росой и был прекрасен своей сонной ленностью. Прекрасен запахом тёплой земли, шёпотом листвы, треском гравия под колёсами машин и такой чуждостью сумасшедшим московским будням.

Каспий обнимал городской причал, набрасывая на плечи прохожим шаль морской прохлады и солёных брызг. Волны мурлыкали какую-то песенку. Чайки парили над самой морской поверхностью, иногда резко ныряя за рыбешкой, иногда звеняще вскрикивая. Их крылья белели на фоне одинаковой синевы моря и неба, напоминая чем-то первые детские кораблики в весенних ручейках.

Городской пляж встретил нас острыми краями ракушек и еще не раскалённым песком. Море было спокойным, прозрачным и чистым, как слеза младенца. Небольшие волны с плеском разбивались о скалистые уступы, на которых стояли рыбаки. Иногда проплывали рыболовецкие суда, недовольно пыхтя двигателями.

На горизонте над зеркалом морской глади возвышались, как надзиратели, нефтяные вышки. Почти вплотную к пляжу подступали неизменные спутники города – горы. Они следовали за ним буквально всюду – по всем улочкам, проспектам и дворам, стыдливо выглядывали из-за крыш домов. Иногда мимо пляжа проходили овцы, гордо-независимые, ржавого цвета на длинных, худых ногах и с клочковатой густой шерстью. Их присутствие вызывало интерес у окружающих, но их самих ничего не интересовало. Они просто шли привычным путем на своё пастбище, за прохладой деревьев, за редкой травой, не обращая внимания, не оглядываясь, трогательно и трагично.

Людей было не очень много. Рядом – пожилые дамы под радугой-зонтом. В самой кромке прибоя играют и плещутся дети, за которыми, преодолевая сонливость, наблюдают родители.

Море бодряще-прохладное. Первая набежавшая волна целует ноги. Еще шаг... Море успокаивает, убаюкивает, уносит плеском своих волн далеко-далеко туда, где нет проблем, где нет мучительного выбора. Снова шаг — и ты падаешь в его объятия, ласкаешься в играющем на поверхности солнышке, ощущаешь влажно-солёные поцелуи ветра. Просто лежишь на волнах... любуешься высоким, нежно-голубым небом, редкими, робкими облаками, ворчанием чаек. Закрываешь глаза... Счастье...

Дорога в Набрань началась с маленького, пузатого и душного автобуса, зноя и влажного и липкого воздуха. Шоссе сначала петляло по узким городским улочкам, натыкаясь на светофоры, грузно тормозя на остановках, затем плавно перешло в пригород, прячась от солнечных лучей в тени кустарников и раскидистых деревьев и, наконец, раскинулось до горизонта пепельно-серой лентой, окаймленной горными хребтами и морем.

Единственной остановкой за пределами города была автозаправочная станция. Сразу после остановки автобуса, словно из-под земли появились торговцы, предлагая купить у них сладости, фрукты, выпечку и воду.

Мелькающий за окном пейзаж был завораживающе однообразным. С одной стороны — всё те же выжженные горы, сухие, морщинистые. Кое-где пробивались пучки травы, кустарники, уже засохшие, но ещё помнящие свою зелёную весеннюю молодость. Склоны испещрены пересохшими руслами рек. Над вершинами некоторых гор, самых массивных и расположенных на большем расстоянии от моря, венценосно висели серые и рваные облака.

С другой стороны тянулась синяя полоска моря. Иногда дорога подбегала к кромке прибоя очень близко, и можно было видеть, как волны небрежно накатывают на пустой песчаный пляж или с рёвом разбиваются о скалы. В такие минуты от воды тянуло живительной соленой прохладой.

Иногда вдоль обочины паслись овцы, все того же рыже-ржавого цвета, с клочковатой шерстью и полной апатией к происходящему. За овцами неизменно наблюдал пастух, облокотившись на длинную и сухую трость. Он провожал каждый автобус внимательным, изучающим взглядом, жадно рассматривая каждого пассажира.

А ещё иногда на обочинах дорог росли розы. Совершенно роскошные кусты различных по цвету и форме роз. Они выглядели даже нелепо своей пышной зеленью и яркими шапками, но казались весьма довольными тем, что эффектно выделялись на общем фоне сухости и безжизненности. Розовые, белые, чайные, ярко-красные, морковные и нежно-розовые...

Небольшой городок, который обступил дорогу, был весь увит виноградом и ещё каким-то кустарником. Во дворах стояли столы, покрытые скатертями, за которыми сидели мужчины в светлых свободных рубашках. На столах — большие стаканы, чайники, самовары, от которых шёл пар. Дома желтоватого цвета с голубоватыми и пыльными окнами, серыми крышами, всего по два этажа. В некоторых окнах виднелись белые, свежие занавески и пышные кусты герани. Еще в раскрытых створках окна можно было увидеть пушистую кошку, лежащую на подоконнике и щурящуюся на солнце. У подъездов шумно играли дети. Жизнь с этом отдаленном городке, которого, скорее всего, даже нет на карте, замерла еще в каком-то очень давнем году.

У самой границы с Дагестаном от выжженной пустыни не осталось и следа. Сначала начали появляться высокие деревья, лохматые кустарники и высокая и сочно-зелёная трава. За этой живой изгородью можно было разглядеть деревни, множество маленьких домиков за резными заборчиками, лавочки у ворот и калиток, колодцы.

Дорога свернула влево, утонув окончательно в пышной зелени и через несколько километров уперлась в железнодорожный переезд. Набрань. Первое, что поразило – тишина. Не было слышно ни машин, ни голосов людей, ни лая собак. Изредка где-то в траве вздрагивали цикады или доносилось клокотанье кур. Даже ветер не трогал листву деревьев, дабы не нарушать Молчание.

Встретили нас радушно и тепло. Как гостей. Кавказское гостеприимство не поддается описанию и рассказам. Это надо почувствовать, понять, испытать на себе.

Утро ворвалось криками петухов. Оно просто влетело в распахнутое окно, растрепав узорчатый тюль. Свежесть начинающегося дня приятно радовала. Роса блестела на виноградных листьях, на розовых кустах, на лапках орешника и каждая капелька горела сотнями тысяч радуг. Солнышко, выползавшее из-за гор, улыбалось всем нам, лаская своими пока ещё теплыми и нежными лучиками.

Завтрак под навесом виноградника, старый, добротно пыхтящий самовар, начищенный до блеска. Свежее масло непередаваемого вкуса, лёгкое, почти воздушное, тает во рту и больше похоже на сливки. Ещё горячий хлеб с густым и вкусным запахом. Домашний сыр. Огромное количество сочной зелени. Ароматный, терпкий, горячий чай, с привкусом мяты, бергамота.. каких-то еще добавок, бодрящий, моментально придающий сил. И все та же тишина...

Море в Набрани встретило нас небольшими волнами и мутной водой. У самого берега сновали маленькие рыбешки, пёстрые и юркие. Повсюду плакали чайки, разрезая небо своими острыми крыльями. Они мелькали меж редкими облаками, ныряли в морские воды и тут же появлялись на поверхности, отряхивая свое белесое оперение и держа в алых клювиках серебристых рыбок. Всегда интересно, о чем плачут чайки... От их всхлипов на душе становится тоскливо и неспокойно... Кажется, что даже море слышит их стенания и волны становятся тише..

Пляж – узкая полоска бурого песка. Влажного и прохладного. И опять потрясающее сочетание мутно-синего моря, серо-синего неба, сливающихся на горизонте в единое целое и яркой зелени всех оттенков и полутонов. И опять невероятная тишина, нарушаемая только полу-плеском — полу-рёвом волн и криками чаек. Ни людей, ни машин...

Вода почти бархатная, тёплая.. Море ласкается об ноги, нежится в твоих ладошках, солёное, прекрасное. И снова отдаешься в его объятия, качаешься на волнах, целуешься с морским ветром страстно, упоительно, до головокружения. Соль слегка щиплет глаза... Хорошо…