Едва дождавшись, пока мама достанет пирог из духовки, Толька тут же потянулся к нему, вдохнул бесподобный аромат.

— Ну, куда ты? Горячее же! — одёрнула мама.

— Вкусно! И есть охота! — ответил Толька, глотая слюни. — В школе таким не кормят, а я ещё и с тренировки!

— Дай хоть нарежу, самый голодный ты мой, — мама улыбнулась, чуть потрепав сына по голове. И когда он успел стать таким взрослым? — На вот, только осторожно, не спеши.

Положив кусок пирога сыну, она отрезала ещё один, большой, чуть не в четверть противня, достала тарелку, переложила, накрыла полотенцем.

— А это кому? — с набитым ртом уточнил Толька.

— А это Сергею Петровичу отнесёшь, когда поешь. Пусть тоже угостится, пока тёплое.

Толька глянул на маму недоверчиво.

— Почему? Он что, сам себе приготовить не может?

Мама качнула головой.

— Может, не может — не в том, сынок, дело. Он нам сколько помогал, вспомни? И стол тебе собрал, и замок тогда починил. Как папа уехал, так мы всё только к нему за помощью, да к нему.

— Он не уехал, — зло огрызнулся мальчик, — он нас бросил! Как настоящий предатель!

Мама на секунду отвернулась, часто моргая.

— Ты ещё многого не понимаешь, родной, — тихо сказала она. — Доел? Ну, всё, иди отнеси гостинец.

Толька встал из-за стола молча, всё ещё злясь. Даже спасибо не сказал. Просто взял накрытую полотенцем тарелку и прямо в тапочках вылетел из квартиры.

Сергей Петрович, одинокий и, как казалось Тольке, совсем старый, жил этажом ниже, в такой же, как у них с мамой, квартире. Мальчик нажал на кнопку звонка и чуть отошёл от скрипучей, старой, как и хозяин, двери.

— Кто там? — дверь приоткрылась, пропуская в щель один лишь голос. – А, Толя, ты, сынок? Заходи-заходи. Случилось что?

Сергей Петрович внимательно оглядел визитёра, словно стараясь по выражению юного лица угадать, всё ли в порядке. Одетый в затёртые брюки и толстый свитер, он почему-то напомнил мальчику Деда Мороза, только вот совсем почти лысого, с жидкими клочьями седых вперемешку с тёмными, волос.

— Ничего, просто мама велела Вам пирог отнести. Пока горячий.

Сосед улыбнулся.

— Вот спасибо! А ты сам-то не торопишься? Пойдём-ка, со мной чаю попьёшь, я тут как раз печенья вкусного купил. Пойдём-пойдём.

Прикрыв за мальчиком дверь, хозяин прошёл на кухню, поставил чайник, снял с тарелки полотенце, блаженно зажмурился, вдыхая аромат.

— Да, давненько я домашних пирогов не ел! — признался он.

Толька в ответ нахмурился.

— Так почему же Вам жена Ваша не готовит? Или дочка? Вы же сами говорили, что у Вас есть дочка.

— Есть, да только не здесь она. Вместе с мамой своей за границу уехала, давно, тебя ещё на свете не было, а она совсем маленькая была.

— А Вы почему же не с ними тогда?

— Потому у мамы её, жены моей бывшей, там муж новый. Куда там я-то?

Толька нахмурился ещё сильнее.

— Значит, Вы им совсем не нужны? Как и мы — папе.

Мужчина грустно улыбнулся.

— Ну, почему же совсем не нужен? Дочка сейчас уже большая совсем, сама замуж вышла, сынок у неё. Звонит иногда, говорит, как мальчик её подрастёт, так знакомиться приедут.

— Странно… А почему же тогда они от Вас уехали? Или Вы были плохой человек? Водку, например, пили?

— Не без этого, конечно. Кто ж её совсем не пил-то? Но уж точно не больше многих. И запойным никогда не был, и работать умел. В доме всё было, у них с Лизой, дочкой моей, всё было. Меня на заводе даже повысили, квартиру вот дали. Счастливо жили, как все тогда.

А потом времена другие настали. Трудные времена, понимаешь? Очень трудные. А трудности, они, парень, не всем по силам. Особенно когда соблазнов много, когда жизни красивой и сытой хочется. Тогда кто как мог, тот так и крутился, а я… Ну, не вышло из меня толку. Денег в доме не стало, впроголодь жили. Как тут её винить? Уехала и уехала, что уж…

Толька глянул на мужчину недоверчиво, словно ища подвоха.

— И Вы вот так запросто? Будто она и не предала Вас вовсе? Взяли да и простили?

— Да какое там предательство, парень? Просто по себе выбрала. Обидела, конечно — это да. Но с обидой всяко тяжелее жить, чем с прощением. Ты вот сам подумай, это ж надо, получается, постоянно зло помнить. Тебе весело — а ты про обиду, тебя в гости зовут — а ты про обиду, с утра глаза только продрал – и то уже про обиду. А жить-то когда? А радоваться? А люди другие чем виноваты? Обидел-то тебя один, а срываешься-то, выходит, на всех, потому что злой становишься.

Подумал я так, подумал, да и простил. Не сразу, конечно. Ой, не сразу, — мужчина усмехнулся, – но всё-таки. И, знаешь, как-то полегче стало. Будто мусор вынес, только не из дому, а из души. Людей стал замечать. Понял как-то вдруг, что, оказывается, добрых-то больше. И добро самого больше, чем зла.

Он поднялся, выключил кипящий чайник, взялся заваривать чай. Потом снова присел к столу, поставил перед гостем полную тарелку печенья и баночку мёда.

— Попробуй вот, брат у меня сам делает. Вкусно? Ну и слава Богу! — мужчина на минуту вышел из кухни, вернулся назад с ещё одной баночкой, наполненной будто бы жидким янтарём. — На-ка, домой возьми. Да не спеши уходить-то, не спеши. Чай вон только ещё заварился. Посиди немножко. И злобу-то не копи, парень, не копи. Ни к чему она тебе, когда добра вон сколько.

— Угу, — буркнул Толька, — прямо на каждом шагу.

— А и на каждом, как же ещё-то? Только оно ж не одинаковое — всегда разное, — мужчина налил чай, разрезал пирог, присел за стол, с аппетитом попробовал угощение. — Умммм… — он с улыбкой взглянул на мальчика. — Ты сам вон сейчас мне сколько добра принёс! И это в одном-то куске пирога! А сколько их, таких вот радостей? За день и не пересчитаешь, если злоба глаза не застит. Да ты ешь-ешь. И маме от меня спасибо передай. Очень вкусно!