…Пройдя метров двести за Лесовичком, я набрал полную корзину отборной жарёхи, хрумких солонух и белых для сушки на зиму. Обычно такой улов занял бы у меня часа два, а тут мы управились с ним за половину часа. Складывать грибы было больше некуда, и я окрикнул его, про себя ругаясь, что не взял две корзины.

Лесовичок услышал мой окрик и обернулся. Его глаза снова меня буравили. Он азартно улыбался, почти хохотал, что я даже чуток обиделся. Но тотчас передумал сердиться, вдруг увидев, что он, похоже, хочет что-то мне сказать важное, если я спрошу.

И тогда я сел на траву, достал из мешка льняную салфетку, положил на неё еду и чай в небольшом термосе, чтобы пригласить Лесовичка разделить со мной трапезу.

Пока я собирал походный стол, голова лихорадочно думала, о чём с ним поговорить, ведь не каждый день выпадает такая удача. Тем более, свою задачу по сбору грибов я выполнил с опережением, и возвращаться домой пока не хотелось.

Он заметил мои метания, сел на край салфетки, взял жареный сухарик и хрумкнул. И в этот же момент я понял, что я буду говорить ему.

— Спасибо за грибы, старина. Уважил, показал, порадовал очень. Вот бы ещё в жизни так научиться — раз, и нашёл что надо, прямо перед носом, а не искать годами, не зная даже, что и где искать.

Я вздохнул. Повисла тёплая глубокая пауза. Лесовичок молчал, но в этом молчании был свой мужской разговор.

Тогда я достал папиросу и закурил. Почему-то защипало в носу, но не от дыма, а от чего-то большего. Вспомнилось детство — суровый отец, пришедший с охоты, мать, встречавшая его вкусной стряпней — наваристой, простой и горячей. И я, пацаном сидевший под столом, сам едва ли не размером с этого самого Лесовичка.

И тогда он заговорил. На удивление, голос его не был скрипучим или писклявым. Идущая из крошечной груди волна звука была округлой, грудной, казалось, говорил не он, а сам лес, дух леса.

— Иди всегда вглубь леса, по тропинке, за солнцем. Солнце и тропинка выведут тебя к твоим грибам. Не ходи по обочинам и широким дорогам. Там легко шагать, но там ходят все, кому не лень. Иди вглубь, на запах, на чутьё, как твой отец ходил за пушным зверем. В тебе это есть — чутьё. Ты с ним споришь, что грибы везде одинаковые, но я показал тебе, что это не так. Раздвигай прутиком папоротники, слушай прелую листву, трогай пальцами траву, припадая на колени. Потеряй свою гордость, поклонись лесу, доверься жизни. И тогда лучшие грибы всегда будут твои.

Я попытался что-то сказать, но мои слова были лишними. Он видел меня насквозь. Горячие предательские слёзы уже щекотали подбородок, но я не вытирал их. Я чувствовал, что пришёл не за грибами, а за этим — неуловимым, почти отеческим, и вместе с тем щуповым словом, взглядом, и ещё чем-то тёплым, что прямо сейчас происходило между нами.

Я поднял глаза и увидел его улыбку. Он вдруг вскочил, подошёл справа и обнял мою руку. А потом отпрыгнул, потёр ладошки и, хитро подмигнув, сказал:

— Пошли!

Я ощутил, что он хочет что-то ещё подарить мне, что-то показать, что нельзя положить в корзину. Я наскоро сунул в мешок салфетку и термос, стряхнул крошки и пошёл за ним. На этот раз он не спешил, а я не торопился. Я вдруг заметил, что небо сегодня голубое, ветер тихо гонит ватные облака, а в еловых ветвях дрожит утренняя роса. Мир стал цветным, ярким, и я даже на секунду зажмурил глаза, ослепленный этим великолепием.

Он шёл, такой маленький, но от него исходила недюжинная сила. То он останавливался и гладил головки цветов, дуя на пыльцу, и они что-то отвечали ему в ответ. То вдруг падал на землю и слушал, как растёт мицелий под настом из мха. То приветливо подсвистывал сойке, и у них явно шёл добрососедский разговор. А у муравейника остановился и приладил ветку, мешавшую муравьям нести добычу в дом. Всё, к чему он прикасался, было наполнено такой нежностью и любовью, что я истово заскучал по отцу. Так может относиться только любящий, только старший.

Напоследок мы дошли до края болота. Лесовичок приложил палец к губам и дал сигнал тишины. Я замер и стал вглядываться в стоячую воду бывшего когда-то проточным озера. Через минуту из воды показался бобёр, точнее, его брюхо. Бобёр неспешно подплыл к сходням бывшей купальни, почерневшим от времени и воды. Лесовичок наклонился, почесал ему брюхо и что-то шепнул. В ответ бобёр тяжело ухнул и стал переворачиваться.

Я смотрел не мигая, и в душе что-то разворачивалось. И тут я понял, ЧТО он хотел мне показать! Как же я сразу не догадался! И бобер, и мицелий, и сойка, и даже папоротники вдруг стали для меня подсказками — «иди же уже и...!»
В эту минуту я ощутил, ЧТО я хочу сделать, как и когда. Голова работала со скоростью света. Давай же, вот, и это, и то, и...

Я хотел было расцеловать Лесовичка, поблагодарить, но... его и след простыл! Секунду назад он стоял, наклоняясь над бобром, на старых сходнях, и его вдруг не стало! Я зашёл на старые доски, поискал между щелей, заглянул в воду — его нигде не было. Бобер, фыркнув, уплыл в глубину. Солнце скрылось за облаком, подул ветер.

«Похоже, пора домой!» — подумал я.

Взяв корзину, я быстро пошёл обратно к грибной тропинке и вышел на неё четверть часа спустя. В том месте, где мы делили трапезу, трава осталась примятой. Но Лесовичка нигде не было.

Я вздохнул. Мне снова показалось, что он прячется между деревьями, и что он меня слышит. Я встал у пня, где он утром потерял сапожок, сделал поясной поклон и громко, на выдохе, сказал:

— Спасибо, Лесовичок!

И зашагал к выходу из леса. И только уже когда впереди маячило поле с очертаниями старой фермы, прямо перед моим лицом пролетела сойка, задев меня крылом. Я вздрогнул, зажмурил глаза, а когда открыл, возле моих ног лежало перо с голубой соечьей каймой.

Я взял его в руки и прижал к своему сердцу. Я понял, что Лесовичок не хотел отпускать меня, но моё время истекло. За этот то ли час, то ли день он дал мне так много, как не давал мне почти никто за последние двадцать лет.

Я в последний раз оглянулся в сторону леса, помахал рукой и быстро зашагал по полю. Нужно было успеть домой до дождя. Соечье перо я спрятал в карман куртки, тяжесть грибной корзины приятно оттягивала руку. Я шёл, и сил становилось всё больше. Хотелось курить, а ещё звонить отцу. Но что точно не хотелось — рассказывать кому-либо о случившемся. Ибо знающие поймут без слов, а остальные не поверят.

Вернувшись домой, я заснул крепким сном. И мне снилась лесная чаща, отцовские руки на моих ребячьих вихрах, охота и глаза Лесовичка. И грибы — самые лучшие, с той лесной тропинки.