Это было на озере Сеньга во Владимирской области, охотхозяйство общества «Динамо». На другом берегу стояли боевые орудия войсковой части. Этими учениями, стрельбищами, командовал наш отец в то лето.

Поселили семью в избе с земляным полом и белой печкой. Вокруг лес густой, без топора не пройти, пропадёшь, деревья стоят стеной и подлесок из елей. Ночью выли волки. К вечеру ушёл отец на дежурство, на другом берегу вскоре как шарахнут орудия, сверкнут молнией — кровать в землю ушла, а там ещё залп и ещё! Всполохи огня, зарницы от пушек. Мышка пробежала, мама с визгом взлетела на стол, а мы, дочки, к ней жмёмся в испуге. Мне было пять лет, а сестре одиннадцать.

Так мы ночами не спали, от стрельбы изба сотрясалась, пришлось переселяться в большой добротный дом лесника. Там повсюду были развешены ветвистые оленьи рога на стенах, ружья, а при входе меня испугало во весь рост чучело огромного медведя с рыжей щетиной. На верхнем этаже находились длинные ряды белых кроватей, справа и слева на всю команду (там отдыхали и тренировались футболисты и хоккеисты). Во всю длину на стене до окна висела рядами пахучая вяленая рыба. На другой стене сушёные белые грибы развесистыми нитками источали свой нежный запах. Дом пах всем этим благолепием и сухими травами, а ещё кучки сушёных яблок по всей кухне источали запах.

Живописное разливное озеро, где я впервые видела белые и розовые лилии на водной глади, жёлтые кувшинки, большая водная гладь, окруженная малахитовой зеленью густого леса. Прозрачный воздух и тишина, бездонная голубизна неба, белые лилии и белые облачка, застывшая звенящая красота. Там вдоль берега ползали ужи! Меня пугало и заманивало всё. Росла алая малина, краснела рябина, отражаясь в воде, на поверхности то и дело прыгали рыбы.

В том краю ведрами собирали грибы маслята, варили варенье большими тазами, молоко разливалось в бидоны, а мёд ели с любой пищей ложками. За домом была пасека, курятник, где ревнивый петух кричал, если кто-то приближался к его пеструшкам, небольшой загон для свиней, ещё были за домом, «сарайчик» для коровы, стойла для лошадей, банька. В то время я читала только сказки и совсем не удивилась, что собаку звали Тарзан, корову Бурёнка, толстого ленивого кота Васькой, в общем, всё как положено в глухом былинном русском лесу, даже лодки на берегу, деревянные мостики в заводи, где стиралось бельё.

Из части солдатики привозили нам мыло, спички, патроны, мешки с воблой. Вечером под треск дров в печи, стелили газетку и начинали чистить воблу, причём сам хозяин показывал городским, как это надо нехитро делать, чтобы ничего не пропало. Быстро у него получалось. «Сначало кожу снимаем, затем голову откручиваем, теперь с хвоста, пополам её во всю длину разделим, таперича, спинку налево от ребрышков, икорку в сторону. Смачно и добре»…

В то охотхозяйство приезжали многие спортсмены, генералы, партийные начальники. Необыкновенная уха или кабанчик были им обеспечены, жена лесника была отменная повариха. Отец рыбачил с легендарным вратарём Львом Яшиным, приехавшим на отдых в то лето. Я стояла на мостках впервые босая, впервые в лодке и в сетке увидела больших лещей, не удержалась, взяла в руки, а он как выскочит в воду!

К вечеру в сумерках у костра не могли дождаться, когда будет готова уха, мы с сестрой на палку накалывали грибы и жарили, пекли картошку, обжигая пальцы ели, и потом смеялись все в саже перепачканые лица. Любовались закатным красным перьям в небе, искрам костра, вечернему теплу. Учились распознавать погоду, варить уху и подпевать нашей хозяйке. Она любила к костру тихо подойти после всей дневной суеты, накинет на плечи платок и затянет русскую песню, а эхо подхватывает.

Мама не успевала поворачиваться на кухне, не замечала, как пролетал жаркий день, она пекла вместе с дородной хозяйкой оладьи, пирожки, варила варенье в больших тазах, отмахиваясь от пчёл, снимала белую сахарную пенку, бежала стерилизовать банки. Она научилась консервировать огурчики, помидоры, мариновать грибы, и мелькал то тут то там её голубой сарафан в горошек и тонкая шейка, а мы сами по себе весь день проводили на озере.

Моя сестра таскала за собой меня для храбрости, мы обе боялись всего — ужей, жуков, кузнечиков, стрекоз, всё бегали с места на место и боялись ходить босиком. Стрекозы были большие и прозрачно хрустальные, голубые их крылья отливали перламутром. Я научилась плести венки из огромных синих васильков и ромашек, ещё мы толстой иглой нанизывали бусы из рябины, надевали длинные ряды красных нитей себе на шею и играли в высокой траве. Отец научил нас ловить рыбу, плавать, хотел обучить старшую стрельбе, но мама воспротивилась. Пистолет из офицерской кобуры вынули, дали мне подержать, я его погладила и понюхала.

Помню, впервые для меня была и банька. Напарили, вениками похлестали, и мама, накрыв меня длинной кофтой, велела пройти тропочкой к избе по солнышку. Я иду довольная, жарко, как вдруг под ноги выводок маленьких хрюшек, совсем розовеньких с хвостиками на чистых попках. Совсем не похожие на грязных больших. Они были до того чистые, эти детские попки, что я стала хохотать и забыла куда шла. Села на перевернутую старую лодку и загляделась на курицу, вдруг она лапой как вытолкнет яйцо! Но в этот интересный момент наш петух не растерялся и клюнул меня в коленку. Как я заорала от неожиданности и от боли! Когда папа бинтовал, он приговаривал:  - «Нашей любопытной Варваре коленки наломали, нос не оторвали». Потом хромала, боялась подойти к корове, а всё любопытно было, зачем у неё длинный хвост, чтобы отгонять мух? Подмечала, как всё устроено, и вопросов было нескончаемо – почему молоко у коровы тёплое? Боялась Тарзана, он был на цепи, но уж больно длинной, везде достанет. Меня успокоили, что он лает на волков и лис. Ночами лисы приходили воровать кур.

Лето быстро прошло, перемежаясь с ливнями и грозами, пушечной стрельбой, песнями под аккордеон. Домой ехали загорелые, на грузовике, солдаты забили весь кузов, помогли упаковать яблоки, коробки, корзину с яйцами от пеструшки мама держала на коленях в кабине, свежую рыбу, прямо в ведре с водой, мешки с картошкой, грибы и закатанные банки на зиму в кузов... Девчата, что попросились на просеке подвести, стояли, крепко держались за солдатские погоны на крутых поворотах, улыбаясь, смущая военных, и сами смущались от ветра, что задирал платья. Потом заголосили песню на весь лес. Мама на крутом ухабе подпрыгивала, стукалась головой об потолок кабины, вскрикивая каждый раз: «Ой, мамочка, ой, ничего от моих яиц не останется!» Когда водитель помог ей всё выгрузить в целости и сохранности, она дала солдатику баночку варенья, перевязанную ленточкой.

Высокие банки варенья с марлевой повязкой достоялись до Нового года, и мы с сестрой, нарушив всякие правила, решили сами его попробовать, вполне уверенные, что если также завязать, то будет ничего не заметно. Так мы проделали два раза. Всего два раза, а сколько было шума! Мама сильно отругала нас. Нас занимало, как она узнала, если всё было шито-крыто. Она долго злиться не умела и сказала, что дело не в том, что завязали хорошо или плохо, а что по всей комнате всё клеилось от варенья — створки буфета, ложки, как не облизывай, а надо было мыть... А главное: «Зарубите себе на носу, всё тайное становится явным, особенно лживое, надо было просто попросить, конспираторы».