— Чи не приедут? Гляди, как вьюжит. Уже и калитки не видно.

— Приедут, как не приехать. Каждый год приезжают, — пожилой мужчина грел руки у печи.

За окном и правда вьюжило: зима в этом году разыгралась не на шутку, и ясные морозные дни сменялись частыми и сильными снегопадами и вьюгами. Вот как и сейчас: мелкий утренний снежок к полудню перешёл в метель, а уже вечером непогода разыгралась не на шутку.

Дома же было не просто тепло, но жарко: печь растопили так, чтобы прогреть не только гостиную и кухню с маленькой спальней, но и весь большой дом. Полы были намыты и застелены тёплыми старыми коврами, взбиты все подушки, на столе красовалась новая скатерть, а в углу — ещё замёрзшая, пушистая ёлка в огромной и тяжелой кадке. Ёлку эту много лет назад пересадили в кадку, чтобы можно было каждый Новый год встречать под хвойный запах лесной красавицы. На ёлке уже развесили немного игрушек, которые хранились не одно десятилетие в расписном сундучке на чердаке, да играла всеми цветами радуги гирлянда. Дома густо пахло капустным пирогом, пока стоящим в жаровне, гречневой кашей с грибами и грибным же супом.

— Надо бы ещё принести, что ли, с погреба... Там и опята ещё стоят, и капусту надо бы достать ту, что с яблоками и клюквой. Она уж больно хороша вышла. И яблок, опять же.

— Не мельтеши, Наташа. Приедут — достанем всё.

— Да как же, надо, чтобы согрелось! — Наташа снова вернулась к окну. За снежной пеленой не было видно ни калитки, ни стоящей почти у окна яблони. — Чи не приедут. Метёт. Ох метёт.

Жили они в небольшой деревушке, расположенной на самом пологом берегу реки Вьюнки. Река эта отличалась не только крутым характером и такими же крутыми берегами, но и большим количеством самой разной рыбы. А в небольших заводях отлично ловились всё лето раки. Когда-то, конечно, деревня была большой: то Наташа помнила, да и её мать рассказывала — за 200 дворов было. Да много ли осталось? Та часть деревни, что была за рекой, уже и на деревню не похожа. Всё заросло дикой яблоней да ольхой, дома почти все разобрали да растащили на нужды соседней фермы.

Дом Лаврентьевых был крайним и отчасти поэтому вечно любимым всей ребятней: с одной стороны к самому двору подходил старый колхозный сад, полный летом яблок, вишни да смородины, почти сразу за нижним огородом — берег реки как раз в том месте, где она делала плавный изгиб, образуя большую запруду. Тут было мелко даже в самый полноводный месяц, а вода была обычно и тёплая, и чистая. Да и дом Лаврентьевых был большим — места хватало всегда и всем, а кроме места — вкусных пирогов и парного молока, мёда (ещё когда была своя пасека) и прочих вкусностей. И поддержки. Её начали ценить уже спустя годы.

Откуда пошла традиция собираться на Новый год именно тут — никто не мог сказать или даже вспомнить. Так сложилось само собой. И, даже не договариваясь и не сговариваясь, каждый приезжал 30 декабря под вечер. Уставшие, из разных городов и уже жизней — всем становилось хорошо и спокойно за большим и дубовым столом, и каждый возвращался в детство.

— Калитка, что ли, хлопнула? — Наташа прислушалась.

— То ветер. Сама ж говоришь, что метёт.

В ту же секунду раздался глухой стук в дверь.

— Говорила ж, калитка. Ну тебя, Егор, метёт да метёт! Вставай чайник греть!

Сама же Наташа накинула на плечи тяжёлый пуховый платок и вышла в сени.

— Ох-хо, Лизонька! Как ты в такую метель... да зачем... — донеслось из-за закрытых дверей. — Не оставляй тут, студено. В доме повесь, всё приятнее будет!

— Здравствуйте, Егор Михалыч! Ух, как тепло у вас! — Лиза повесила пальто. — А я вот, с подарками…

***Лиза***

Лиза провела у бабушки в деревне большую часть детства и юношества. Места эти она любила ещё и из-за личной свободы. Родители слишком активно пытались привить девочке и потом девушке любовь к прекрасному: бесконечно отправляли в различные школы (то живописи, то графики, то рукоделия разного), в спортивные секции —– конечно же, художественной гимнастики и балета. Так активно, что внутренний протест приобрёл внешние и яркие формы: Лизу можно было назвать и хрупкой, и миниатюрной, но никак не женственной. Она предпочитала ещё со школы носить одежду «оверсайз», чтобы хоть как-то скрыть или компенсировать свою подростковую хрупкость, носила тяжёлую обувь, очки в крупной оправе, которые делали её похожей не то на учительницу, не то на художницу.

Образ дополняла вечная копна вьющихся и непослушных волос, не поддающихся ни одной укладке. Девушка почти не пользовалась косметикой или духами, и всецело любила себя такой, какая есть. А ещё она любила книги, музыку, тишину, кошек, обожала рисовать ручкой на полях тетрадей и записных книжек.

Не сказать, чтобы в обычной жизни Лиза была очень общительная или имела много друзей. Отчасти виной тому был её странный, как многим казалось, образ и молчаливость. Отчасти — давление родителей, переросшее во внутреннее бунтарство и желание «одиночества»: родители пытались навязать дружбу только с «правильными» девочками и такими же «правильными» мальчиками. Слишком пытались. И со слишком правильными. В итоге Лиза ограничила свой круг общения сначала только с «деревенскими» друзьями, потом добавилось несколько институтских хороших знакомых и коллег уже по работе. Но это были больше приятельские отношения.

С родителями последние годы Лиза поддерживала тоже больше приятельские отношения: жизненный выбор дочери никак не укладывался в размеренный образ жизни семьи. Последней каплей стало то, что Лиза выучилась на аналитика, а не на учителя (как хотели, конечно же, родители. И не просто учителя — а учителя музыки и художественного искусства. Они даже договорились заранее в одной из престижных школ города о трудоустройстве дочки). Работа, по мнению мамы Лизы, была «мужицкой» и не сулила ничего хорошего. Зарплата, возможность хорошей карьеры и работа в одном из престижных банков — мелочи, конечно же.

К Лаврентьевым Лиза приезжала, наверное, чаще других: иногда и просто на выходные, иногда проводила часть отпуска и летом, и зимой, и праздники тоже иногда. Ей тут всё было и больше, чем уже родным, и домашним. Она с радостью помогала по хозяйству, занималась огородом, справлялась даже с печью.

— Что, Лизонька, может, и бабы Марты дом восстановишь? — спрашивала иногда тетя Наташа. Дом бабушки Лизы много лет стоял без ремонта и особого присмотра. Как бабушка ушла из жизни — сюда приезжали редко. Родители Лизы были «далеки» от сельской жизни, но и продать дом не могли. Всё-таки семейное что-то.

— Ох, тёть Наташ, со временем.... — всегда отвечала Лиза. И, к слову сказать, действительно планировала заняться восстановлением дома. Благо, уже и время, и, самое главное, средства позволяли.

В целом же Лиза считала и ощущала себя абсолютно счастливым человеком: со своей жизнью, кошками (у неё их было уже четыре), работой и интересами. Единственное, что не устраивалось — это личная жизнь. Некоторая замкнутость девушки, её стиль и образ, интересы и не-интересы никак не способствовали созданию хоть каких отношений. Дружеских — иногда да, романических — очень коротких, тоже да. И тоже иногда. Но дальше не складывалось. Иногда — из-за излишней прямоты девушки, иногда — из-за нежелания делить своё личное пространство с кем-то, а иногда — просто.

Единственные друзья, настоящие, проверенные и временем, и всем, чем только можно, должны были приехать уже сейчас. И друзья, и Павлик. С ним у девушки сложились странные и особенно тёплые отношения. Но... Лиза решила для себя, что между ними слишком большая разница. И расстояние. И вот эти тёплые приятельские отношения — это максимально возможное, что может быть. 

(Продолжение следует!)