Так вышло, что муж у Сони был, как говорится, всем на зависть: успешный, любящий, непьющий, да к тому же настолько обаятельно-хорош собой, что привлекательности его с лихвой хватило бы человек на пять. Как минимум.

Правда, выйти за него Соня успела раньше, чем пришли успех и деньги. И «да» Максиму сказала вовсе не «за красивые глаза». Точнее, глаза у него, конечно, были что надо, как и внешность в целом, но туда более важным оказался тот факт, что с этим мужчиной ей всегда было легко и надёжно.

Максим и был, и по сей день остался человеком, не способным на нытьё. Нет, конечно, он не был железным или, Боже избави, святым. Порой у него портилось настроение, он кричал, ворчал, болел или, смертельно устав, приходил домой и молча падал спать. Порой с ним было так непросто, что хотелось дать ему затрещину или сбежать от него на другой край света, но… Тем не менее он был стойким и уверенным в себе настолько, что запросто мог внушить уверенность и окружающим тоже.

Любую сложную ситуацию он расценивал вовсе не как трагедию или повод для паники, но, скорее, как некий вызов судьбы. И вызовы эти принимал с лёгкостью и азартом заядлого дуэлянта пушкинских времён, почти всегда выходя из этих «поединков» победителем. А даже если и проигрывал, то подолгу оплакивать такие потери было не в его правилах. Точнее, правило на такие случаи у него было всего одно.

—Плакать, — как однажды сказал Максим их пятилетнему сыну, который пришёл с улицы зарёванным, с разбитой пожарной машиной в руках, — нужно только о людях. Раз и навсегда это запомни. Потому что только человека нельзя заменить. Всё остальное можно. А если можно заменить, значит, и слёз оно не стоит. Понятно?

В общем, детей Максим воспитывал так же, как жил сам, и слова его крайне редко расходились с делом. Пожалуй, в плане жизненной стойкости и правильности системы ценностей он был тем самым образцом для подражания. А потому поводов (если, конечно, для любви вообще нужны поводы) любить его было куда больше, чем просто красивые глаза.

Однако, благодаря тому, что сама Соня явно не дотягивала до статуса Мисс мира, да к тому же после рождения детей (вслед за сыном у них с Максимом родилась дочь) стала домохозяйкой, чаще всего слышать ей приходилось примерно один и тот же вопрос:

—Господи, и как ты с такой красотой живёшь, а?

Наверное, если бы спросил кто-то другой, то и ответ был бы иным. Но рядом, по мокрой весенней улице, шёл не кто-нибудь, а Машка — по сути, единственная подруга и по совместительству «сильно младшая» сестра Максима.

—А я, Марусь, не с красотой, а с человеком живу.

—Да это-то понятно. Но всё равно… Вокруг него кого только нет. Я бы уже давно померла от ревности!

—А я не хочу помирать. Мне жить больше нравится.

—Вот я потому тебя и спрашиваю, как ты с ним живёшь?!

—Хорошо живу, спокойно, — Соня невольно улыбнулась, глядя на подругу. — Мне, наверно, по сценарию положено сейчас тебе лекцию задвинуть о том, что недоверие унижает человека и убивает любовь. Но суть не в этом. Я же ведь не Максима боюсь обидеть подозрениями своими — он мальчик взрослый, его попробуй обидь. Мне за себя заранее обидно. Потому что всегда есть кто-то, кто красивее, моложе, умнее и прочее. Это априори понятно. Но ведь пока ты уверена в себе, ты с ними на равных. И только если начинаешь сомневаться, сама себя делаешь хуже них, потому что в принципе допускаешь мысль, что твой родной человек может тебя на этих «лучших» променять.

Да к тому же, Маш, давай честно? Неужели ты думаешь, что если твой брат захочет мне изменить или вовсе от меня уйти, то его моя ревность остановит? Правда?

—Да нет, конечно, — задумчиво ответила девушка.

—Вот именно, что нет. Скорее, наоборот. Сама же его доконаю, доведу. Это, знаешь, как у подростков. Когда взрослые в чём-то долго обвиняют, то, даже если ребёнок раньше этого не делал, то пойдёт и сделает, чтобы хоть не просто так по шее прилетало. Всё равно же никто не верит, что он не виноват! Значит, и терять уже нечего.

Поэтому глупо всё. Глупо и гадко, когда так. Зачем вообще с кем-то жить, если постоянно бояться? Как под пытками, честное слово. К тому же, ты не смейся только, я правда верю, что какой-то баланс в этом мире однозначно есть.

—Бог, что ли?

Соня качнула головой.

—Нет, я не о Боге сейчас. Просто нечто. Ну типа Судьбы что ли, не знаю. И вот говорят, что собаки нападают чаще на тех, кто боится. Страх чуют. Так вот мне кажется, что у Судьбы нюх почище, чем у любой дворняги — чего больше всего боишься, то тебе и прилетит. Поговорка такая есть: «Где тонко, там рвётся».

—Ну да.

—А тонко обычно где? Там, где трение сильнее всего. И если ты думаешь, что я каменная, что у меня не ёкает никогда ничего, то ты не права. Просто, Маш, я уверена почти, что если сейчас начну в истерики впадать, телефон и карманы проверять, землю носом рыть, то однажды нарою. Точнее, вырою. Сама себе яму. Такую глубокую, что попробуй потом выберись. Да плюс ещё в процессе рытья всю жизнь себе отравлю, потому что за страхом вообще никаких радостей видеть не буду. Оно мне надо? Оно вообще хоть кому-то надо? Особенно если думать головой, а не припадочными эмоциями. И заодно хотя бы немного себя уважать. Очень полезный навык — самоуважение.

Поэтому нормально я живу, спокойно. И брату твоему верю, как себе. Может, и зря. А может, нет. Жизнь покажет. Да и вообще… Если так подумать, кто из нас от чего застрахован? Как будто бы жизнь только от измены рухнуть может! Смешно даже, правда? В мире столько всякого… И что, всего бояться? Из дома не выходить? С людьми не контактировать? Детей не рожать, чтобы и за них тоже бояться не пришлось? В целом можно, конечно, но остаётся вопрос: а зачем тогда вообще жить-то? Чтобы как Премудрый Пескарь?

Маша вместо ответа скорчила гримасу, от чего Соня снова заулыбалась.

—Вот! А ещё знаешь, что мне сейчас вдруг вспомнилось? Я давно, до Максима ещё, квартиру снимала, на окраине. Не здесь даже, а в другом городе, но не суть. Важно то, что там под окна дорога была: трамваи, автобусы, машины. Тишины там не было в принципе: ни днём, ни ночью. Особенно если дождь пройдёт, потому что по мокрой дороге шины ещё громче шуршат.

И вот я когда туда только переехала, думала, с ума сойду от этого всего. Чего ты смеёшься? Серьёзно! На стену лезть была готова. Даже беруши купила – ноль толку! Потому что вместе с каждым трамваем у меня в голове проносилось: «Опять, опять, опять…». А потом я просто научилась переключаться, не думать о шуме, слышать его, но не слушать, понимаешь? И всё наладилось. Жила себе спокойно, даже спала с открытыми окнами летом.

—И что?

—А то, что со страхом то же самое. Он всегда есть, как тот шум. Страх измены, обмана, предательства. Или того, что что-то случится — что угодно плохое, мало ли. И он всё время тут, этот страх. Всё время. Вот только если его слушать, если на нём зацикливаться, то про нормальную жизнь можно забыть: ни есть, ни спать не сможешь толком, не говоря уже о радостях.

Дослушав подругу, Маша остановилась.

—И ты это всё сейчас серьёзно? Целая теория только для того, чтобы мужа не ревновать?

Соня невольно засмеялась тихим смехом.

—Ага! Специально ночами сочиняла! Всё ждала, когда же наша Маша спросит, как я с её братцем живу и до сих пор умом не тронулась! Ты вообще меня слушала сейчас или нет? Причём тут ревность? Это жизнь, Машка! Жизнь, понимаешь? Вся целиком! Ты либо радуешь, не выносишь себе мозги, и живёшь счастливо, либо боишься всего подряд и сидишь, как мышь под веником! Ну и чего ты так на меня смотришь?

—Просто думаю… А ты до Максима тоже такая была?

Соня задумалась, ответив в итоге совсем другим тоном.

—Не знаю. Не помню, — она улыбнулась мягкой улыбкой, — я себя без него уже и не помню толком. Но, наверное, да. Не сразу только. Не подростком. Потом уже жизнь научила. Постепенно.

Маша кивнула, будто бы самой себе, и тоже улыбнулась.

—Ну тогда я понимаю, почему он на тебе женился. К тому же кофе ты варишь вкусный, да и вообще ничего такая!

—И на том спасибо!

Рассмеялись они так дружно и громко, что несколько прохожих обернулись, но двум стоящим посреди залитой солнцем улицы женщинам не было до чужого мнения никакого дела.