Когда мне было примерно года три, я, едва начав понимать, как устроен этот мир, пришла к неутешительному выводу, заключавшемуся всего в одной фразе: сильный всегда прав. Старшие, взрослые всегда правы, особенно мама.

Мамин авторитет в моих глазах был непререкаем. Казалось, что мама просто не может сделать что-то неправильное или плохое. В её образе для меня не было места ошибкам, глупостям и прочим мелочам, свойственным любому живому человеку. Мама всегда права, вот и всё. Потому что мама старше, сильнее. Мама есть мама, и точка. Правда, справедливости ради скажу, что подобное восприятие вовсе не делало меня образцово-показательным, всегда послушным ребёнком, нет. Но на маму я смотрела исключительно снизу вверх, отнюдь не только из-за своего малого роста. 

А ещё мне казалось, что спорить со взрослыми — это нечто за гранью. Нет, можно, конечно, попытаться… Но уж если сказали, что нельзя, значит, нельзя. Значит, нужно выслушать и подчиниться, ведь, как я уже сказала, сильный всегда прав.

Собственно, убеждения эти, пусть и более сумбурные, сформулированные ещё не так стройно и внятно, были основой моего мировосприятия. До одного особенного случая, рассказывая о котором, стоит начать с небольшой предыстории.

Дело в том, что во времена моего детства и юности у нас была небольшая дача, где было несколько огромным старых, посаженных ещё моим дедушкой, яблонь. Яблонь, которые плодоносили очень щедро, обильно, и все в один год (на следующий год они также массово «отдыхали»).

Так вот в такие урожайные года по яблокам буквально приходилось ходить. Они были везде, и их было столько, что нашей небольшой семье с головой хватило бы и четверти урожая. А потому мама щедрой рукой раздавала их всем, кто готов был самостоятельно приехать и забрать столько, сколько сможет увести. Желающих было не так уж много, поскольку большинство наших знакомых и близких имели свои дачи и свои яблони, но всё же гостей у нас на участке хватало. Правда, большинство из них были для меня не более чем взрослыми незнакомцами, с которыми я вежливо здоровалась и тут же забывала и лица, и имена. 

Поэтому, когда однажды мама сказала мне, что завтра на дачу с нами поедет наша дальняя родственница с внучкой, я, конечно, заинтересовалась.

— Получается, её внучка тоже мне родня? — спросила я. 

— Получается, что так. Только очень дальняя, — ответила мама.

— А она взрослая? 

— Нет, ей недавно исполнилось три года. 

Мне самой вот-вот должно было исполниться шесть, и, говоря по-честному, эта разница в возрасте показалась мне огромной. 

— И что же мне делать с такой малявкой? — растерялась я. 

— Для начала не обзываться,  — поправила меня мама, — а там уж что-нибудь придумаете, поиграете в твоей песочнице. 

Моя песочница была моей гордостью! Прямо недалеко от нашего дачного дома, под старой сиренью, стояла большая железная ванна, полная привезённого для чьей-то стройки песка, который в итоге остался лишним и был подарен мне. Не могу описать, каким огромным счастьем был этот подарок! И, разумеется, я обожала им хвалиться.

Поэтому, когда на следующий день мы большой компанией приехали на дачу, я безропотно согласилась присмотреть за маленькой Иринкой, чувствуя себя почти что королевой. К тому же моя дальняя сестрёнка оказалась вполне нормальной девчонкой, не выглядела ни малявкой, ни плаксой. Она быстро и легко включилась в мою любимую игру под названием «Большая кухня», суть которой заключалась в том, чтобы приготовить как можно больше разных «блюд» из песка, травы и прочих доступным «продуктов». 

— А давай варить суп! — исчерпав все прочие идеи, предложила мне Иринка. 

— У нас вода кончилась, — пожаловалась я. — Какой суп без воды? 

— А вон в той бочке что? 

— Туда вода с крыши дома стекает. А ещё мама поливает из неё цветы, если получается её вовремя наполнить, когда воду дают. 

— Оттуда и возьмём! — решительно сказала моя новоявленная сестра. 

И, не дожидаясь моего согласия, схватила маленький стульчик, подтащила его к старой облезлой бочке, взяла ведёрко, встала на стул, наклонилась в бочку и… пропала из виду. Ровно секунду я смотрела на пустой стул так, словно тот был пришельцем из космоса, а потом до меня дошло и… я закричала. Точнее, нет, не просто закричала — завопила во всю силу своего голоса так отчаянно, как не кричала, пожалуй, никогда больше по сей день. 

На мой крик, разумеется, сбежались все взрослые, включая соседей. И каждый из них пытался добиться от меня хотя бы какой-то информации, но я лишь продолжала вопить, показывая на бочку. 

— Упала!!! УПАЛА!!! 

— Иринка! — поняв, что произошло, закричала её бабушка. 

И мне не хочется даже думать о том, что она чувствовала в эту секунду, думая, что трёхлетняя кроха свалилась в бочку, полную грязной воды. Но ответом на жуткий крик стало тихое: 

— Привет, бабуль. Я вся мокрая. И выбраться сама не могу. 

Немного растерянная, но без единой слезинки, моя дальняя сестрёнка, сидела на дне полупустой бочки, созерцая разбитое колено и мокрое платье. Как оказалось, воды в ёмкости было ровно столько, что получилось смягчить падение, но при этом слишком мало для того, чтобы можно было в ней утонуть. И, может, не кричи мы так сильно, всё это выяснилось бы сразу, но в итоге все попытки малышки подать голос были заглушены нашими криками.

Разумеется, её тут же вытащили наружу, осмотрели, а потом… Потом её бабушка набросилась на меня с руганью и обвинениями, которые я уже приготовилась было стоически вынести без единой попытки спорить, как вдруг Иринка шагнула вперёд и смело сказала:

— Бабуль, она не виновата. Это я придумала. Меня надо ругать. 

Я замерла, поражённая внезапной открывшейся мне истиной: эта девочка почти меня не знала, она была в два раза меня младше, меньше и слабее, но на деле вдруг оказалась куда храбрее, чем я сама. Она могла быть храброй и сильной, даже будучи маленькой и слабой. Она была храброй и сильной не ради себя, а ради того, чтобы заступиться за меня, при том, что раньше за меня заступался разве что старший брат, да и тот нечасто. Осознание этого было сродни внутреннему землетрясению насколько сильному, что после него уже ничего и никогда не сможет быть прежним. 

Конечно, её отругали. Бабушка кричала, что не ждала от неё такой безответственности, что никогда и никуда больше она с собой такого неслуха не возьмёт, но страшнее всего стало, когда голос женщины вдруг дрогнул: 

— Ты понимаешь, что могла погибнуть? Могла утонуть в воде или свернуть себе шею, или что-то сломать, понимаешь? Ты понимаешь?! 

Иринка кивнула. Она, видимо, и впрямь понимала, как я. Передать не могу, насколько стыдно мне стало в этот момент. Девочка, на которую обрушился целый шквал брани, мокрая, с разбитыми коленями, стояла и выслушивала всё это без единой слезы, в то время как я, сама того не желая, вдруг заплакала.

— Простите, это я виновата!

С этими словами, не дожидаясь ответа, я бросилась в дом, заливаясь отчаянными слезами.

Мама догнала меня уже в комнате, обняла, прижала к себе. 

— Всё обошлось, перестань, — тихо сказала она. 

— Сейчас обошлось! А если бы нет?! Если бы она и правда… — ком в горле помешал мне выговорить жуткое слово. — Получается, мне вообще нельзя доверять! Получается, я плохая, безответственная! 

— Тогда и я тоже, — всё так же мягко возразила мама, от чего я буквально остолбенела.

— Ты? Не может быть… 

— Ещё как может. Когда я была уже старше, чем ты сейчас, я чуть не потеряла своего младшего брата, твоего дядю, в лесу. Вот тут же, на даче. Там, куда мы ходили гулять, помнишь?

Я помнила. Лес этот мне не понравился совсем, потому что там было слишком темно и слишком мало «понятных» тропинок.

— Как же, мама? 

— Да вот так. Мне тоже велено было смотреть за младшим, а я сунула ему игрушки и решила пойти погулять с подружкой-соседкой. Мы пошли, а он за нами увязался, но так тихо, что я его даже не заметила. Если бы не червяк, то страшно думать, чем бы всё кончилось.

— Какой ещё червяк? — я давно забыла про слёзы и теперь слушала маму, разинув рот. 

— Обычный дождевой червяк. Твой дядя их жутко боялся, когда был маленький. Он увидел одного, когда тот переползал через тропинку, и принялся кричать так же громко, как ты сейчас. К нему тоже прибежали со всей округи, с трудом успокоили и унесли домой.

— А тебе влетело? 

Мама кивнула. 

— А мне влетело. И тогда казалось, не за что, ведь он же сам за нами пошёл. Обиделась тогда на взрослых страшно. Так что ты, моя девочка, даже мудрее меня, раз понимаешь, что была не права. Но плакать не надо. В жизни невозможно всё сделать идеально, надо просто стараться запомнить свои ошибки и больше их не повторять, хорошо?

Тогда я кивнула маме. И действительно запомнила. Запомнила до последней детали, но, как показало время, не столько свою ошибку, сколько все те уроки, что преподнёс мне тот день. Разом, буквально за несколько минут, я осознала, что для храбрости вовсе не нужна сила и что взрослые тоже совершают ошибки. Я запомнила, как приятно было говорить с мамой почти на равных, впервые глядя на неё, как на того-то, кто просто меня любит, а не возвышается надо мной. Запомнила, что слёзы – это не всегда признак слабости, что плакать можно от разных эмоций, а думать и беспокоиться можно не только о себе. А ещё, пусть даже и не сразу, я поняла в итоге, что не бывает ровным счётом ничего случайного и порой даже из самых больших неприятностей может получиться что-то важное, хорошее, светлое.

К слову, с той самой малышкой мы дружим по сей день. И однажды, рассуждая о воспитании детей, взрослая Иринка сказала мне:

— От всего не убережёшь. Если уж надо, то пусть падают, главное, чтобы шею не свернули и чтобы всё не зря. Я сама-то вон как удачно в бочку нырнула: один раз — и на всю жизнь! Хотела водички, а получила тебя. И, кстати, ты гораздо лучше супа из песка!..

Ответом ей стал мой смех и абсолютно искренне заверение в том, что я тоже не променяла бы её ни на суп, ни на какие другие песочные лакомства.