Кира Каменецкая. Слабакам в бою не место

— Да оставь ты его, Господи! Неужели не видишь?..

Я взглянул на отца и понял: не видит. Ничего дальше своего носа, а точнее, своих убеждений, он не видит.

— Слышать этого я больше не хочу, — медленно проговорил мой родитель. — И видеть тебя сегодня тоже не хочу, понятно?

Злость горячей волной ударила в голову.

— Ещё бы! Вы и рожать-то меня не хотели — чего уж тут непонятного?

С этими словами я встал, намереваясь уйти, но не успел сделать и шагу — резкий удар в челюсть сбил меня с ног. Я поднялся и тут же молча ушёл к себе. Точнее, в помещение, которое лишь формально считалось моей комнатой, а на деле было идеальным «плацдармом» для подготовки молодого бойца. Шведская стенка, гантели, штанга, турник над дверью — все эти снаряды должны быть мотивировать меня на то, чтобы каждую свободную минуту я тратил на попытки нарастить мышечную массу.

«Слабакам в бою не места!» — с пелёнок повторял мне отец. И всё своё детство я старался, как мог, чтобы этим самым слабаком не быть. Но выходило у меня настолько скверно, что, проснувшись однажды утром (мне тогда было, наверное, лет тринадцать) я понял, что дело тут не в слабаках и не в боях. Дело во мне, исключительно и только во мне, потому что это именно мне здесь (вот прямо здесь, в этой комнате, в этом доме) не место. Я не гожусь на роль сына своего отца. Не гожусь. Потому что место моё не здесь, а там. Где-то там…

И вот в пятнадцать я нашёл своё «где-то» — наш и параллельный класс отвезли на экскурсию в центр подготовки собак-поводырей. Послушав и посмотрев на то, какие (без преувеличения!) чудеса способны творить эти собаки, я примчался домой, до краёв переполненный эмоциями.

— Мам! Мама! Я хочу быть инструктором! Хочу учить собак-поводырей! Мам?

Мама в ответ лишь побледнела, так и не сказав мне ни слова. Наверное, если бы не отец, она была бы счастлива, что я хочу, по сути, пойти по её стопам. Но…
Будучи потомственным военным, отец был уверен, что нет и не может быть для мужчины никакой другой достойной профессии. К слову, Суворовского училища мне удалось избежать буквально чудом: примерно за год до поступления туда я начал так сильно и часто болеть, что даже обычную школу едва осиливал. И слабость эта была чем-то настолько непростительным, что отец как-то сгоряча бросил маме:

— Лучше бы мы его и впрямь не рожали!

В ответ на что мама только опустила глаза:

— Лучше бы тогда ты и на мне не женился. Вообще не было ни хлопот, ни стыда.

Эти случайно услышанные мной слова по сей день временами слышатся в глубинах памяти… Мы с мамой так не стали предметом отцовой гордости. Как раз наоборот… Ни мама, много лет проработавшая «собачьим врачом», ни я упорно не желали подкармливать своими достижениями его амбиции.

Что же до моего рождения, то эту «страшную тайну» давным-давно открыла мне наша соседка, тётя Оля, которая временами за мной присматривала, и болтливость которой не знала границ.

Хотя «тайна» — это, конечно, очень громко сказано. На деле всё было предельно просто — отец меня не хотел. Жизнь у них с мамой тогда была не сахар: гарнизоны, мытарства, переезды и всё такое. В общем, мама сначала плакала, но потом всё-таки поддалась на уговоры и пошла к врачу. Однако там ей жестко, почти что приговором, выдали:

— Не родишь сейчас — потом можешь даже не мечтать.

Оказалось, что у мамы какая-то редкая и сложная группа крови, да и вообще с женским здоровьем проблем хватает. В общем, будь моя мама немного покрепче, не видать бы мне этой жизни, как своих ушей. А так… Остаться вовсе без детей родителям тоже не хотелось, и потому однажды ясным январским утром я всё-таки появился на свет. Правда, в отличие от мамы, особой радости отец не испытывал, но и упрекать не упрекал. До того самого вечера, когда хлипким своим здоровьем я окончательно его разочаровал.

Врачи говорили родителям, что со мной ничего серьёзного, что это просто специфика развития такая — подрасту, окрепну и буду здоровее многих. Но отца, разумеется, такой ответ не устраивал. И тогда он повёл меня к своему другу-врачу. Настоящему, всякое повидавшему, военному врачу.

Помню, как после осмотра стоял возле приоткрытой двери и подслушивал. Помню, как отец пытался спорить, но врач твёрдо и спокойно ответил:

— Ты себя-то там помнишь? Или забыл уже всё? Не больной он у тебя, не больной. Но муштрой своей ты мальчишку угробишь. Это я тебе как друг говорю. Дай ты ему окрепнуть, в силу войти, а там уже что хочешь, то и делай. Захочет, так и без Суворовского до генерала дослужится. А не захочет, так и после Суворовского от тебя сбежит.

Разумеется, стоявшая рядом со мной мама, тоже слышала каждое слово. И в тот же вечер она, которая никогда ни в чём отцу не перечила, убирая со стола после ужина, вдруг сказала:

— Если ты не оставишь эту затею любой ценой сделать из него солдата, то я улучу момент, увезу Дениса и подам на развод. Скажешь судиться — будем судиться. И пусть лучше мы с тобой после всего, что пережили, останемся врагами, но сына, Андрей, я тебе не отдам.

После того разговора отец, что называется, сбавил обороты. Но жизнь моя, по большому счёту, осталась прежней — о поблажках насчёт оценок и физподготовки никто не договаривался. И потому, несмотря на все препятствия, рос я с полной уверенностью в том, что армии мне не миновать ни при каком раскладе.

Правда, кроме непосредственно муштры был у меня и ещё один вариант — это склонность к медицине, которая могла бы точно также привести меня в бой, где слабакам, конечно, не место, но врачу будут даже очень рады. Но подобной склонности у меня не было, несмотря на то, что мама врачом была отменным. Жаль только, что не военным, а «собачьим».

Прожив с ней почти четверть века, отец не испытывал к маме и её профессии ни малейшего уважения.

 Мама была ветеринаром. Не раз побывав у неё на работе, я знал: она спасает жизни, пусть не людские, но всё-таки жизни! В этом у меня не было сомнений, как в и том, что мама — отличный хирург.

Не было у нас обоих и сомнений на счёт того, кого отец сделает виноватым в подобном моём решении. И потому в тот момент, когда я, забывшись эмоциями, кричал о своей новой мечте, в глазах мамы читалась отнюдь не радость. Она не сказала ни единого слова, но я, поняв всю безнадёжность ситуации, притих. Решил поберечь эту новость до той поры, когда смогу хотя бы попытаться отстоять своё мнение.

И вот мне семнадцать. Я почти закончил школу, повзрослел и казалось бы могу делать, что угодно. Что угодно… Но в результате сижу прямо на полу в напичканной тренажёрами чужой комнате и пытаюсь остановить кровь, что сочится из разбитой губы.

Мама, как всегда, вошла неслышно, мягко притворив за собой дверь.

— Сильно?

Я качнул головой, внимательно глядя в родное лицо. Она старалась ничем не выдавать своих эмоций, но я наверняка знал, что досталось ей не меньшего, а то и больше моего. Конечно, физически отец никогда маму не бил, считая это ниже своего офицерского достоинства, но словом мог ударить так, что и кулак показался бы слаще.

— Мам, что мне делать? Если я уеду, он же тебя убьёт, живьём съест…

Теперь уже головой качнула мама. Присев на кровать, она притянула меня, сидящего на полу, к себе, ласково, словно в детстве, взъерошила волосы.

— Не о том думаешь. Мы с отцом столько вместе и столько всего пережили, что я уж как-нибудь разберусь. По крайней мере, с тем, как самой с ним жить. А ты делай то, что хочешь и должен. Не обо мне и не об отце тебе надо думать. Но помни, что помогать он тебе не станет и жить здесь не позволит. Если уж пойдёшь ему поперёк, то пойдёшь один. Иначе никак.

— Я знаю, мам…

Чего я действительно не знал, так это того, как маме удалось убедить отца отпустить меня. Спрашивать об этом не хотелось и не хочется до сих пор — видимо, и вправду могут и должны быть свои секреты у тех, кто прожил вместе столько лет.

В то утро, когда я должен был уехать, отец ушёл рано и молча, не прощаясь. Мама улыбалась мне печально, но как-то очень спокойно, будто была твёрдо уверена в том, что мы делаем.

— Не провожай, — уже стоя в прихожей, попросил я.

— Не буду, — пообещала мама. — И говорить тебе тоже ничего не буду. Как решишь, так и делай. Всегда, во всём. Совести и характера у тебя хватит в любом случае. Только слова отца всё равно помни. Пусть ты, слава Богу, не в бой едешь, но жизнь она, сынок, без войны война. В ней постоянно приходится бороться: за себя, за близких своих, за всё, что тебе дорого. А сладко не бывает нигде, даже там, где хочется быть.

Помню в тот момент от её слов мне стало настолько не по себе, что я невольно помедлил у порога, но потом… Потом всё закружилось и понеслось с такой скоростью, что раздумывать стало некогда.

Поскольку, вопреки мнению отца, работа с собаками вовсе не была для меня блажью, я решил получить полноценное образование и заниматься в итоге выучкой не только поводырей, но и служебных собак. В этом деле моя «армейская подготовка» была как раз кстати. Но, как выяснилось, муштра помогает далеко не всегда, не во всём. И если учиться мне в итоге было относительно несложно, то вот жить… Общага, город, люди, порядки — всё чужое. И я, домашний ребёнок, приученный быть на всём готовом, вдруг совершенно один…

Конечно, многое из пережитого тогда сейчас почти забылось, но кое-что я помню очень чётко. Помню, например, как страшно было болеть там, где до меня, по сути, никому не было дела. Благо, детские мои врачи оказались правы — с годами я окреп и болеть стал довольно редко. Страх, кстати, тоже постепенно прошёл. Но память о нём почему-то осталась…

А ещё помню, что в те первые месяцы и даже годы чаще всего вспоминал именно отца. Вспоминал как-то неосознанно, исподволь, но почти постоянно. Вспоминал, сжав зубы.

Чего я действительно не помню, так это момента, когда меня, наконец, «отпустило». Никаких книжных штампов типа: «Утром он открыл глаза и понял» – ничего, что стоило бы отметить в календаре или отпраздновать. Это просто случилось, и всё. Я окончательно прижился на новом месте. На своём месте.

Правда, разобраться со старой жизнью это не помогло. Поняв, что я получил вполне мужскую профессию и занимаюсь не только «цирковыми фокусами» (именно так в глазах моего родителя выглядела работа с будущими поводырями) отец чуть смягчился, но говорить со мной или видеть меня он по-прежнему не хотел. Маме лишь изредка дозволялось рассказать, как там у меня дела. Не более того. И зная о том, что мне это не слишком приятно, мама упрямо повторяла:

— Будь мудрее, сын. Никогда не знаешь, как повернётся жизнь, кого, как и когда разведёт или сведёт снова.

Слова эти оказались в итоге почти пророческими… В тот день во время учений, которые на основной моей работе были почти обыденностью, рвануло вдруг там, где не должно было рвануть… Рвануло в буквальном смысле…

И вот, оглушённый взрывом, почти обездвиженный, чем-то придавленный, с жуткой болью в правом боку я вдруг понял, что рядом со мной бьётся моя Надин — собака, которую я обучал последние несколько недель, верная подруга, тоже попавшая в ловушку.

— Тихо, девочка, тихо… Ты держись, слышишь? Слабакам в бою не место. Так что ты держись, девочка, держись…

Окончательно тьма рассеялась только в больнице, на вторые сутки. Оказалось, что у меня сломана нога, несколько ребёр и сильное сотрясение мозга. А ещё мне пришлось делать переливание крови, потому что через колотую рану в боку этой самой крови из меня вытекло очень даже много. В больнице мне предстояло пролежать так долго, что утешиться я мог лишь мыслью, что остальных ребят и собак, в том числе мою Надин, удалось спасти, а серьёзно пострадал только я да ещё один парень. Остальные были почти в порядке.

— К тебе уже и друзья приходили, — отчиталась мама, — и девушка какая-то, светленькая такая…

— Это Яна, мам. Прости, не было повода познакомить. Да мы и сами недавно совсем познакомились, так что…

— Да я понимаю, сынок, ничего. Главное, живой. Остальное всё ничего!

— Отца можно не ждать? — как бы между делом уточнил я.

— Сегодня уже не жди. Он дважды кровь сдавал, ему врачи велели сутки только есть и спать. Боюсь, не послушается, но домой всё-таки уехал.

— Кровь? Мне?

— Ну а кому же ещё-то, Денис?

К горлу тут же подступил горячий комок.

– Знаешь, мам… Если бы не он, я бы не смог. Ну… Не потянул бы я это всё, если бы он. Часто только на злости и выбирался. Думал, лучше так, чем сдаться и приехать к нему с повинной головой. Унижения боялся, презрения его. Вот и шевелился, не сломался. Почти что назло ему не сломался. А потом, там… Когда Надин и я… В общем, тогда только и понял, что прав он был. И ты тоже. Без боя ничего не получишь. А слабакам в бою не место.

— Ну вот и хорошо, что понял. Так иногда бывает, сынок. По-разному бывает. Ты поспи, поспи. А я пойду отцу позвоню. Как он там, с его-то характером? А ты спи, мой родной, спи…

Комментарии

Потрясающий рассказ, Кира... Спасибо Вам!

Добавить комментарий

Filtered HTML

  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Разрешённые HTML-теги: <a> <em> <strong> <cite> <blockquote> <code> <ul> <ol> <li> <dl> <dt> <dd>
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
Image CAPTCHA
Enter the characters shown in the image.